Желтый билет - страница 42

— Разумеется, ничего.

На перекрестке Пенсильвания-авеню и Двенадцатой улицы мы повернули направо и начали искать свободное место у тротуара. Дом с номером, названным мне Одри, находился посреди квартала, не желающего участвовать в возрождении Капитолийского холма и его превращении во второй Джорджтаун. Возрождение означало, что спекулянт, купивший тут дом в семидесятом году за пятнадцать тысяч долларов, теперь мог требовать за него, после незначительного косметического ремонта, не меньше восьмидесяти.

Квартал состоял из обшарпанных кирпичных домов, в основном трехэтажных. Большинство из них нуждалось в покраске. Жили в них главным образом негры. Мы с трудом втиснулись между двумя старыми машинами. Среди других машин, стоящих вдоль тротуара, некоторые были без колес, другие без дверей, и почти во всех, лишившихся колеса или двери, не было стекол. В двух или трех машинах играли дети.

Мы вылезли из кабины, и Мурфин проверил, закрыты ли двери. На нас сразу же обрушилась жара августовского вашингтонского полдня. Мурфин ослабил узел галстука, и я решил, что сегодня утром он одевался, еще не проснувшись. Иначе я не мог объяснить сочетания этой крикливой широкой оранжево-зеленой тряпки с голубой рубашкой, рыжеватым твидовым пиджаком и лиловыми брюками. Мне даже пришла в голову мысль о том, что Мурфин не различает цветов. Впрочем, я и раньше не раз задумывался над этим.

Нужный нам дом выглядел чуть лучше своих соседей. Его трехэтажный фасад белел свежей краской, и кто-то позаботился о том, чтобы заменить на окнах сетки от насекомых. Дом кичился также крытой верандой с деревянным ограждением. На веранде в шезлонге сидел негр лет шестидесяти с седыми, коротко стриженными курчавыми волосами, в пижамных штанах и футболке, с банкой пива в руке. Его ноги покоились на деревянном ограждении. За спиной висел щит с объявлениями о сдаче квартир.

Мурфин и я направились к бетонной дорожке, рассекавшей лужайку перед домом и ведущей к двери. От травы на лужайке осталось лишь несколько желто-бурых островков, изнывающих под августовским солнцем. Островки окружала твердая как камень земля, на которой уже ничего не могло расти. Украшали лужайку несколько пустых бутылок, которые еще не успели собрать.

Мы услышали вопль, когда до дорожки осталось двадцать футов. Обратил на него внимание и мужчина на веранде. Он опустил ноги на пол и повернулся к двери, словно мог заглянуть за нее и узнать, кто кричит.

Дверь распахнулась, и она выскочила на веранду, светло-шоколадная и темно-красная от крови, льющейся из ее носа и рта на подбородок, шею и грудь. Она помчалась по ступенькам на дорожку и остановилась. Посмотрела на себя и потрогала кровь на голой груди. Какое-то мгновение она смотрела на кровь, а потом рассеянно вытерла руку о бедро. Бедро также было голым. Салли Рейнс выбежала из дому в чем мать родила.

— Салли! — закричал я, и она взглянула в мою сторону, но, как мне показалось, не увидела меня. Ее глаза метнулись к дому. Она откинула голову, и вновь раздался тот же пронзительный вопль, полный страха и ужаса.

Он еще не затих, когда открылась дверь и на веранду вышли двое мужчин с пистолетами в руках. В лыжных масках. Голубой и красной. Помнится, я подумал, что в августе в лыжной маске душно и потеет голова.

Мужчина в красной маске небрежно махнул пистолетом в сторону седоволосого негра, сжимавшего банку с пивом. Тот попятился и вжался в стену.

Мужчина в голубой маске спустился со ступенек, чуть согнул ноги, сжал левой рукой запястье правой для большей устойчивости и прицелился. Дуло его пистолета смотрело на Салли.

Она перестала кричать, повернулась и побежала по бетонной дорожке. Я подхватил пустую бутылку, в которой когда-то было отличное виски «Олд Оверхоудд», и изо всей силы бросил ее. Она летела, сверкая в солнечных лучах, приближаясь к мужчине в голубой маске, целящемуся в Салли Рейнс. Бутылка попала ему в предплечье левой руки. Бросок оказался весьма удачным. Он не выронил пистолета, но посмотрел на меня. И тут же прыжком изменил позицию, вновь полуприсел, но теперь его пистолет нацелился то ли мне в сердце, то ли в голову. Точно я сказать не мог. Но застыл на месте.