Жемчужина Санкт-Петербурга - страница 45

Гвардеец мгновенно утратил интерес к Аркину и ринулся вперед. Остальные лошади ржали, пытаясь отступить в темноту, и Виктор бросил быстрый взгляд на темное пространство под каретой Столыпина, но там ничего не было видно.

Тридцать секунд? Или меньше?

Он развернулся и бросился бежать, продолжая отсчет. Сколько он успеет сделать шагов? Тридцать? Будет ли этого достаточно? Перепрыгивая через бордюры, уворачиваясь от прохожих, он вдыхал полной грудью морозный воздух и проклинал Столыпина, проклинал гвардейца.

Проклинал свою удачу.

Он бросился за роскошный «роллсройс», массивный, как скала, в тот самый миг, когда стрелка его внутреннего секундомера указала на отметку сто двадцать. Две секунды он просидел там, сжавшись в комок, не думая ни о чем и не слыша ничего, кроме сумасшедшего биения сердца.

Взрыв был такой силы, что показалось, будто он вырвал гигантский кусок из ночи. Яркая вспышка распорола темноту, и ударная волна подбросила вверх тяжелый «роллсройс», выбила его стекла и продавила крепкие металлические бока. От невообразимого грохота уши Аркина наполнились пульсирующей болью. Из ночного неба на него посыпались острые, как ледяные кинжалы, осколки стекла. Он заставил себя наполнить сжавшиеся легкие воздухом и подняться, но то, что он увидел на месте взрыва, заставило его пожалеть о том, что он остановился, а не бежал без оглядки.

Крики, тела, кровь наполнили провал в земле, где только что стояла карета. Блестящий алый ручеек пробивался через комья снега на дороге, в воздухе стоял острый запах гелигнита и человеческого страха. Все вокруг воронки было усеяно телами, и те, кто мог удержаться на ногах, в панике разбегались в разные стороны. Аркин почувствовал, что к его горлу подступила тошнота. Прямо перед ним на земле лежали две прекрасные лошади, которые были впряжены в карету Столыпина. Одна была очевидно мертва. Задняя часть ее тела была перекручена под немыслимым углом. Вторая же лишилась обеих задних ног, но осталась жива. Не имея возможности подняться, она лежала и кричала. Люди в форме бегали вокруг, размахивая оружием и хватая всех, кто попадался под руку. Аркину захотелось раствориться в темноте, броситься бежать — подальше от этой кровавой вакханалии, от могучего человека, стоявшего, точно сам дьявол, на верху дворцовой лестницы и ревевшего от ярости. Премьерминистр Петр Столыпин выжил.

Проклиная его, Аркин выхватил изза пазухи пистолет, не думая об опасности, бросился к лошади и пустил ей пулю в голову. Умирая, животное, точно от удивления, распахнуло карие глаза и дернуло передними ногами. По щекам Аркина покатились слезы.

Неудача как будто наполнила его разум серым пеплом.

— Ты молодец, Виктор.

Эти слова ничего не значили для него. Аркин покачал головой.

— Нет.

— Виктор, это станет предупреждением царю. Отныне он будет вести себя осторожнее. Ты вселил страх и в него, и в его правительство. Теперь они убоятся отклонять наши требования…

— Вы забываете о главном, отец Морозов. Столыпин все еще жив.

— Я знаю. — Священник положил руку на плечо Аркина, и его терпеливый взгляд, казалось, проник в самую душу. — Тебе дóлжно радоваться тому, что именно ты нанес удар ради нового мира, который мы строим. И ты, и я — мы оба знаем: для того чтобы построить новый мир, необходимо смести старый.

— Столыпин этого так не оставит. — Глаза Аркина потемнели. — Это означает еще больше смертей.

— Это та цена, которую нам придется заплатить.

— Скажите, святой отец, как такое допускает ваш Бог? Как вы сочетаете религиозность с метанием бомб? О чем вы молитесь каждый вечер?

Священник взялся за висевший у него на шее старый потертый крест и поцеловал его. Потом подался вперед и приложился губами ко лбу Аркина. Губы были холодными, и Аркин против воли почувствовал, как вместе с дрожью успокаивающая прохлада опустилась по костям черепа к горящему внутри него спутанному клубку.

— Война, которую мы ведем, справедлива, — убежденно ответил Морозов. — И никогда не сомневайся в этом, ибо то есть священная битва Господня за спасение народа российского. Господь — наш столп огненный ночью и столп облачный днем. На нас броня праведности.