Жена господина Мильтона - страница 3

Но я ему сказала, что надо подождать следующего дня, чтобы узнать, как готовится дьявольский суп по рецепту королевы Гекаты.

Зара тогда была очень вредной и противной девчонкой, постоянно приставала ко мне. Потупившись, словно скромница из скромниц, она обратилась ко мне:

— Сестричка, неужели ты будешь все честно и откровенно записывать в дневник, изливать душу и сердце? Напишешь о том, как маленький ученик из Магдален-Холла Грегори-как-его-там сделал тебе предложение вечером под Рождество, когда ты катилась на льду, и о том, что ты ему ответила? И станешь переписывать в дневник надушенное письмо, которое он сунул тебе тайком, когда мы шли вам навстречу?..

Я огрела Зару по голове злосчастным дневником, и она грохнулась на пол. Подобрав юбки я выбежала из комнаты, чтобы новая ссора не омрачила моей радости: я чувствовала, что меня обуревают лучезарные фантазии.

Постучала в дверь кабинета отца, где он занимался счетами. Отец работал при свете свечи: небо потемнело от снежных облаков. Он открыл дверь, и я показала ему подарок крестной, который очень ему понравился. Мы поговорили с ним, и, осмелев, я попросила перья, чернильницу и песочницу, но он отказал мне в моей просьбе. Тогда я напомнила ему, что сегодня день моего рождения и что он должен быть добрым в канун Крещения. Еще я предложила ему что-нибудь написать на титульном листе. Я прекрасно понимала, что отцу очень хотелось это сделать. Сказать правду, я страшилась первой нарушать белизну чистых страниц, к тому же я безумно любила моего бедного отца, и мне было приятно, что он сам напишет мне несколько слов. После этого отец дал мне все, о чем я его просила.

Когда он спросил, что я стану писать в дневнике, я слукавила, сказала, что братец Вильям просил меня придумать для них разные истории о старых и добрых днях Робин Гуда и сэра Ланселота с Озера, ^>{8} чтобы я им читала эти истории, сидя у огня, каждую субботу по вечерам перед ужином. Услышав это, отец внимательно посмотрел на меня, вздохнул и сказал, как бы предсказывая мою судьбу:

— Мари, дорогая моя, мне следует кое-что тебе сказать. Старые, добрые времена — сейчас. Напиши об этом, если хочешь, и пусть эти записи станут тебе утешением во время грядущих печальных событий. Боюсь, что скоро настанут тяжелые времена, многое в жизни короля меняется.

Отец взял перо, заострил его перочинным ножом. Затем отодвинул свечи в сторону, чтобы удобнее было писать и рисовать. Он аккуратно начертил ромб на титульном листе дневника, в ромбе нарисовал герб Пауэллов, состоящий из серебряного шеврона на черном поле и двух окровавленных наконечников копий сверху и снизу: «кровавые слезы» — так герольды называют эти капли на наконечниках. Отцу понадобилась алая краска, и он нарисовал капли собственной кровью из большого пальца, который он наколол ножом, чтобы продемонстрировать свою любовь ко мне. Потом он на верхнем конце ромба красиво написал М и П, а внизу — дату и в конце страницы красивым почерком приписал:

«Что за прекрасное было время! — сказал Ричард Пауэлл».

Затем отец поцеловал меня и отпустил, потому что уже четыре раза пытался подсчитать одну и ту же сумму и каждый раз ошибался.

Так у меня появился дневник, и я стала записывать в него происшествия своей юной жизни в Форест-Хилл, и сейчас мне кажется, что это были действительно прекрасные старые времена, и они больше никогда уже не повторятся. Это был последний год мира в Англии, потом грянуло время кровавых распрей, бросившее нас, Пауэллов, подобно тысячам других легковерных и обеспеченных семей, в черную дыру горя и нищеты.

В тот день после ужина, на котором присутствовали одиннадцать гостей и шестнадцать членов нашего семейства, началось обычное веселье кануна Крещения. К нам в каретах и повозках пожаловали почтенные соседи со всей округи. Некоторые приехали издалека с берегов Темзы. На Крещение у нас всегда было очень весело, ведь к этому празднику присоединялся еще и мой день рождения. К нам приезжали гости в масках и удивительно красивых нарядах, в звериных шкурах или в турецких, еврейских и китайских платьях. Кто-то наряжался разбойником, кто-то — шутом или сельской пастушкой, скрывая под маской лицо и изменив голос. Мой старший брат Ричард, который учился тогда на юриста, выполнял роль распорядителя рождественского праздника, Владыки Буянов, следил за порядком. Любой мог поделиться с ним своими догадками насчет какой-нибудь маски. Лорд Неповиновения с длинным черным хлыстом подходил к маске и говорил: