Жена студента

Она уснула на его подушке, пока он читал ей из Рильке, своего любимого поэта. Ему нрави­лось читать вслух, и у него это неплохо получа­лось — голос его становился то тихим и мрачным, то торжественным, то интригующим. Он не отрывал глаз от страницы и останавливался только чтобы взять сигарету с ночного столика. Этот выразитель­ный голос завораживал. Ей мерещились караваны, выходившие из-за высоких городских стен, и боро­датые мужчины в длинных хитонах. Она слушала его и слушала, несколько минут, потом закрыла гла­за и заснула.

А он все читал и читал. Дети уже давным-давно спали, и машины за окном все реже шуршали шина­ми по мокрому асфальту. Через некоторое время он все же закрыл книгу и перевернулся, чтобы выклю­чить лампу. И тут вдруг она открыла глаза, как будто чего-то испугалась, и несколько раз моргнула. Ее веки казались сейчас неестественно темными и опух­шими, взгляд был остекленевшим. Он внимательно на нее посмотрел.

— Ты спишь? — спросил он.

Она кивнула и, вытащив руку из-под одеяла, по­трогала бигуди на голове, все ли на месте. Завтра пятница, — в этот день у нее на приеме все дети от четырех до семи лет из района Вудлоун. Он продол­жал на нее смотреть, приподнявшись на локте, сво­бодной рукой поправляя покрывало. У нее такая гладкая кожа и высокие скулы: как она иногда уверя­ла своих друзей, они достались ей от отца, который был на четверть индейцем.

Затем он услышал:

— Сделай мне, пожалуйста, сэндвич, Майк. Только с маслом и салатом, хорошо?

Он промолчал и не двинулся с места — очень уж хотелось спать. Но, когда он вновь открыл глаза, она не спала, а внимательно на него смотрела.

- Ну и чего ты не спишь? — сказал он — уже очень поздно.

- Я бы поела, — произнесла она. — Почему-то бо­лят руки и ноги, и есть очень хочется.

Он, наигранно застонав, вылез из кровати.

Сделал бутерброд, положил на блюдце.

Она села в кровати и заулыбалась, когда он вошел в спальню. Затем положила под спину подушку и взя­ла блюдце. В этой белой рубашке вид у нее был ка­кой-то больничный.

- Какой мне странный сон приснился.

- Что за сон? — спросил он, ложась на кровать и отворачиваясь. Он какое-то время изучал ночной столик. Потом медленно закрыл глаза.

- Тебе действительно интересно? — спросила она.

- Еще бы.

Она села поудобнее и сняла с губы прилипшую крошку.

- Итак. Это был довольно длинный сон, ну, знаешь, очень запутанный, я правда кое-каких деталей уже не помню. Когда я только проснулась, все помнила, а те­перь уже начала забывать. Майк, а сколько я вообще спала? Хотя это, наверное, не важно. Короче, мы где-то на ночь остались. Не знаю, где были дети, но мы были с тобой вдвоем в каком-то отеле, короче, в каком-то до­ме. Дом этот стоял у озера, я не знаю у какого. Там бы­ла еще одна пара, постарше, они позвали нас покатать­ся на их лодке. — Она засмеялась и нагнулась вперед. — На следующее утро, когда мы все садились в лодку, ока­залось, что там только одно сиденье в носовой части, что-то вроде скамьи, и там могло поместиться не более трех человек. И мы с тобой стали спорить, кто же пожертвует собой и втиснется назад. Ты говорил, что ты туда сядешь, а я, что я. Но в итоге села я. Там было так узко, что ногам было больно, и я боялась, что вода перельется через борт. И тут я проснулась.

- Ну и сон, — пробормотал он, но, засыпая, почув­ствовал, что ему, видимо, нужно было сказать что-то еще. — Помнишь Бонни Тревис? Жену Фреда Тревиса? Она говорила, что видит цветные сны.

Она посмотрела на бутерброд, который держала в руке, и откусила кусок. Прожевав, облизнула губы, по­ставила блюдце на колено и поправила свободной ру­кой подушку. Затем, улыбнувшись, снова улеглась.

— А помнишь те выходные на Тилтон-Ривер, Майк? Когда ты на следующее же утро поймал здоро­венную рыбу? — она положила руку ему на плечо. — Помнишь?

Она все хорошо помнила. Последние несколько лет она почти об этом не вспоминала, только недавно стала снова вспоминать. Они поехали туда через два месяца после того, как поженились. Ночью сидели у костра, арбуз положили в ледяную воду реки, на ужин она жарила дешевые мясные консервы, яйца и фасоль в томатном соусе. А потом, наутро, все то же самое в той же закопченной сковородке, и еще оладушки зате­яла. Оба раза у нее все пригорело, и кофе они сварить не могли, но все равно так хорошо, как тогда, им вме­сте никогда не было. Она даже помнила, что он читал ей той ночью: Элизабет Браунинг и несколько рубай Омара Хайама. Они так укутались ночью, что она едва могла пошевелить ногами — столько было одеял. А на следующее утро он поймал здоровенную форель, и ма­шины останавливались, чтобы посмотреть, как он ее достает из воды.