Женщина и доктор Дрейф - страница 9
Женщина вздохнула и теперь выглядела немного замерзшей, лежала, вытянувшись, на диване,
неподвижная, жалкая.
— Оно все еще продолжается.
Это признание было также с точностью записано Дрейфом:
«Оно все еще продолжается».
Он сидел, откинувшись на спинку стула, и перечитывал записанное, но тут женщина вдруг подняла глаза.
Она, очевидно, оправилась
и совсем другим, значительно более нервозным голосом воскликнула:
— А в конце концов получается, будто я на самом деле нахожусь в монастыре!
Ах, в монастыре, вот оно что!
Наконец-то, по мнению Дрейфа, началось что-то интересное!
Ибо его всегда необыкновенно притягивал монастырский дух…
В летний отпуск
(во время которого он всегда отправлялся в пасмурные, суровые окрестности Аспраха, куда почти не попадало солнце)
он бродил узкими каменистыми дорогами, которые через почти необитаемые гористые края приводили его к форпостам женственности.
Да, он всегда отправлялся к одному из расположенных в горах монастырей.
Обычно он прятался в кустах и в возбуждении подглядывал за монахинями, когда те плотным строем
(ведомые строгой аббатиссой, от одного только вида которой Дрейфа до основания сотрясал подавленный половой экстаз)
шествовали туда и обратно между монастырским зданием и небольшой капеллой, или же попарно бродили по садам с ароматическими травами.
Что-то удивительно возбуждающее было в этих одетых в черное женщинах, чьи просто скроенные платья совершенно скрывали округлые формы бедер и груди…
Дрейф приложил руки ко лбу,
внезапно охваченный одним из тех желаний, которые пробудили в нем эти неожиданно наплывшие воспоминания.
Женщина лежала совершенно неподвижно, широко открыв глаза, казавшиеся еще более пустыми и огромными.
Даже лицо ее приняло более изможденное, но в то же время более просветленное выражение…
— Так вы говорите, монастырь,
и вы в нем — монахиня?
От одного этого слова у него снова защипало в кончике носа, хотя он и попытался произнести его как можно небрежнее…
— Да.
Голос женщины теперь сделался очень слабым и тонким, но зато кристально чистым и каким-то необъяснимым образом, до сих пор непонятным Дрейфу, казалось, отзывался эхом, как будто они находились в огромном каменном карьере,
в глубокой подземной шахте,
в гроте,
в сырой тюремной норе…
— Вы одеты в черное, не правда ли?
Он сделал над собой невероятное усилие, чтобы захлестывающий его экстаз не просочился в словах, в голосе, и не отвлек бы ее, не напугал.
— Да, в черное.
Она замолчала.
Дрейфа опять охватило раздражение:
Боже мой, анализировать эту женщину — все равно что тащить на крутой склон упирающуюся старую, почти созревшую для бойни ослицу!
— И что вы видите, милая барышня,
в себе самой, расскажите
в мельчайших деталях…
Голос его был деланно спокойным и не производил тех странных отзвуков, которые сопровождали теперь каждый слог, произнесенный женщиной.
— Глубоко внутри себя, доктор, я вижу длинный каменный коридор,
вижу огромные окна и падающий сквозь них свет,
вижу келью, в которой я живу,
в ней только нары
и ничего более,
а стены там из неотесанного, сырого камня,
и маленькая деревянная дверь,
я вижу также дни непрерывных молитв…
Дрейф записывал, сглатывал и снова принимался писать, хватался за грудь, в которой начинала бродить какая-то странная колющая боль, перешедшая теперь в левую руку
(начало сердечного приступа,
грудная жаба,
запор,
газы?).
— Повторите, милая барышня, про черное,
чтобы я был до конца уверен:
вы, значит, одеты в черное?
Ему нужно было услышать, как она описывает это своими словами:
все это одеяние, всю черноту,
тяжесть одежды, шершавой, спадающей вдоль хрупкого женского тела,
и Дрейф, закрыв глаза, полностью отдался своему возбуждению:
— Да, как я уже говорила,
я одета в черное,
в черное монашеское одеяние, доходящее до пят,
я ношу покрывало,
знаете, доктор, такое белое, обрамляющее лицо,
очень практичная одежда, как мне кажется, потому что она так эффективно скрывает ненавистное, вонючее тело.
Дрейф долго сидел молча,
погрузившись в мысли и настроения.
Импульсы темных желаний крутились у него в животе словно черви, а он записывал.
Он с трудом заставил себя продолжать.