Женщина из бедного мира - страница 44

Так я думала и ничего не сказала Конраду. Не хотела тревожить его и ставить под сомнение себя. Или я еще не относилась к нависшей над Конрадом опасности со всей серьезностью? Надеялась своими силами справиться с Кустой Убалехтом? Или, может, что-то вынуждало меня продолжать с ним флирт? Мне и самой еще не было ясно, что это, но в тот вечер я злоупотребила доверием Конрада. Позднее я, конечно, пожалела об этом, но тогда сказать ему всего не смогла.

Так вот мучилась я про себя и чего-то боялась. Нервы у Конрада были на пределе. При малейшем шуме или шорохе он вздрагивал и отвечал мне сердито и раздраженно. Здоровье у него совсем расшаталось. Да он нисколько и не заботился о нем, лишь рвался работать. И в эту ночь сидел до трех часов. Я просила, я заклинала его по возможности держаться в стороне от «антигосударственных» выступлений и больше думать о своем здоровье и обо мне. Он обещал, и это немного успокоило меня.

Однако в тайниках моего сердца остался вопрос: не подозревает ли он меня в чем? Сомнение это было так просто рассеять, но тогда я не могла этого сделать. Сейчас я убеждена: главным препятствием было то маленькое обстоятельство, что он на улице следил за мной. Убеждена, что это подсознательно подействовало на меня, как недоверие. И недоверие это поколебало мою веру в него.

Но все эти мелочные переживания забылись уже на следующий день, и у меня остался лишь страх за Конрада. Мне хотелось подойти к нему, все честно рассказать и предупредить его. Однако я никогда не находила для этого подходящего случая. Проснувшись утром, я увидела, что мы оба не в настроении. И мне показалось, что с этого времени Конрад стал ко мне холоднее. Он уже первым не подходил целовать меня, не говорил мне о том, что видел и слышал днем, лишь безразлично отмахивался: ах, мол, так, ничего! А однажды в обед он продержал меня целый час на улице, пришлось бежать за ним, и тогда он отправил меня без обеда на работу, сказав, что будет около шести. Ясно, у него было какое-то дело, которое он не мог откладывать. Но, по-моему, обойтись со мной так было с его стороны большой дерзостью. Когда я сказала, что мне холодно, и это было действительно так — Конрад должен был и сам это заметить, — он сердито ответил:

— Не стоит из-за этого плакаться. Другие мерзнут всю жизнь. Если тебе не нравится среди нас, сама знаешь, где искать лучшего.

Во мне поднялось какое-то остервенение, захотелось больно ударить его. Я не понимала, чем заслужила такое обращение. Я ведь не раз говорила, что ничего «лучшего» не ищу и хочу быть с ним, что бы ни случилось, а теперь он бросил мне такой упрек. Мне показалось, что ему надоело со мной, что я ему в тягость, мешаю его делу. «Ему уже совсем безразлично, — рассуждала я, — когда я целый день голодная, когда я часами мерзну на улице. Сколько я могу вытерпеть такую жизнь? Разве я не делала всего, что он желал, разве не отказалась от всего, что ему не нравилось? Но я замечаю: он уже ничего для меня с радостью не делает; если я даже что-то желаю, он все равно идет, куда ему нужно, и делает по-своему. Ему даже неохота говорить со мной, и он словно стыдится ходить вместе по улице».

Я размышляла так, и мне ни разу не пришло в голову: а правильно ли я понимаю Конрада, не изменился ли он от чего-то другого? Это выяснилось само собой и очень скоро. Все описанные тут «психологические копания» не уменьшили моего страха за Конрада, страх этот со дня на день лишь увеличивался. Говорили о мире, а на самом деле продолжалась кровавая бойня, и не только против «внешнего», но и против «внутреннего врага» — своего трудового народа. Говорили об укреплении демократического строя, а на деле господствовала буржуазная диктатура с ее военно-полевыми судами и военной цензурой, с крайним ограничением всех свобод. И хотя Конрад никакого «открытого бунта» не готовил, он подтачивал основы «существующего порядка» тем, что добивался для «внутреннего врага» этого строя — рабочего класса — лучших жизненных условий и большей свободы, чем согласны были дать господа. Эта деятельность уже сама по себе была тяжелым преступлением, которое не оставалось безнаказанным. И я боялась, что рано или поздно Конрада арестуют и поставят перед военно-полевым судом. Я боялась этого особенно потому, что отлучки Конрада в эти дни стали очень таинственными, и о них он больше мне ничего не говорил. Но и это раскрылось как бы само собой и вскоре.