Женщина, квартира, роман - страница 15

– Одиночество написанного текста вторит одиночеству автора, от которого тот хотел избавиться, написав свое произведение, понимаете?

– Да, я понимаю, – сказал я, – но я в это не верю.

– И только оттого, что литературное произведение не избавляет от одиночества, возникла еще и теория литературы.

– Ах! – вырвалось у меня.

– Никому не нужна эта теория литературы, – сказала Линда, – поверьте мне. Она существует только потому, что мы питаем большие надежды на литературу, а литература разочаровывает нас. Теория литературы – единственный колоссальный акт компенсации.

– Но вы забываете, – возразил я, – что в основе каждого текста заложено отдаление.

– Отдаление? Кого и откуда?

– Автора от всего остального мира! Можно даже сказать, – настаивал я, – писать – это фантастическая попытка установить особый контакт с внешним миром.

– Абсолютная иллюзия, – заверила Линда.

– Естественно, – согласился я, – но тем не менее эта иллюзия не лишена правдивости, она – реальна.

– Что? Иллюзия – правдива и реальна? Этого я вообще не понимаю! – энергично заявила Линда.

– Только, – сказал я, – если контакт с внешним миром не удался, текст снова возвращается к своему автору. Но по этой причине и нельзя утаивать тот факт, что перво-наперво текст стремится уйти на сторону, к людям.

– Ложная посылка, – возразила Линда, – тексту никто не нужен.

В этот момент распахнулись обе половинки двери. Стремительными шагами в помещение вошел человек весьма благополучного вида. Дамы вскочили и почти в один голос воскликнули: «Доктор Алессио! Доктор Алессио!» Человек нес тяжелый портфель и быстро что-то говорил прямо на ходу. «Немецкая автострада! Хваленая немецкая автострада!» – произнес он. Журналисты заняли свои места. Линда села рядом со мной. Она тихо спросила о какой-то частности моего понимания литературного дела, но я уже забыл, что такое я утверждал две минуты назад. Доктор Алессио проследовал размашистым шагом к небольшой ораторской трибуне и извинился за свое опоздание. Потом он заговорил о Лигурии, Умбрии и Чинкве Терре.[7] Линда склонилась над своим блокнотом и принялась записывать. Темные бархатные рукава ее платья прекрасно смотрелись на белоснежной камчатной скатерти. Я слегка дрожал нервной дрожью, потому что мои предположения о личной жизни Линды не покидали мое воображение, и это связывало меня с ней больше, чем прямое признание.

В последнее майское воскресенье, за две недели до коллективной поездки за город, Хердеген сделал мне предложение. Я принес ему после обеда тридцать строк про детский праздник, устроенный в воскресенье утром цирковыми артистами. Я, как всегда, стоял у края стола Хердегена и ждал, пока он прочитает мой текст. А потом он спросил, есть ли у меня в июле свободные дни и не смог бы я заменить на время отпуска редактора Веттэнгеля. Я провел пальцами по носу и уставился в пол.

– Веттэнгель считает, что вы с этим справитесь, и я тоже так думаю, – сказал Хердеген.

– Я еще ни разу не работал в редакции, – произнес я.

– Это вы быстро освоите, – махнул рукой Хердеген, – практически вы уже начали это делать.

– Как долго придется мне замещать редактора?

– Три недели в июле, начиная со второго числа, это понедельник, – ответил Хердеген.

– Во сколько начинается рабочий день?

– Вам надо будет приходить к десяти часам утра и ежедневно заполнять три полосы. И не упускать из виду редакционные задания следующего дня, это само собой.

– Я буду все время один?

– Нет, я тоже буду здесь, – сказал Хердеген. – Вы можете в любой момент обратиться ко мне.

– И что конкретно я должен буду делать?

– Вам придется редактировать статьи других сотрудников, и вы должны будете снабжать заголовком и подзаголовком каждую статью перед ее отправкой в набор, – сказал Хердеген. – Вы должны будете также делать для каждой полосы макет, а вечером побыть около часа в типографии при верстке номера на тот случай, если потребуется сократить одну из статей или поменять их местами или что там еще может понадобиться.

Я издал несколько невнятных звуков.

– Вы уже до того можете приступить к почасовой работе, – предложил Хердеген, – чтобы чувствовать себя ко второму июля более уверенно.