Женщина в Гражданской войне - страница 27

Стражник бросился к ней, но Ксения оттолкнула его и сама надела петлю на шею.

Резкий удар выбил скамью из-под ее ног.

Три дня налетавший ветер на горе качал обезображенное женское тело.

На четвертую ночь рабочие, подпоив охрану, выкрали холодный труп.

Где похоронили Ксению Ге — контрразведка ни от кого не могла узнать.

Я родилась в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году в деревушке Чернышовка Рязанской губернии. Отец крестьянин, работал штукатуром.

В детстве меня никто не ласкал и не жалел. Бабушка часто говорила:

— Умерла бы ты поскорее!

Двенадцати лет я пошла в ученье к одной мастерице. Очень мне хотелось учиться. И не только ремеслу. Пятнадцати лет я уже была мастерицей. Тайком от хозяйки училась в воскресной школе. Хозяйка узнала об этом и задала мне порку, отобрала все мои книги и строго-настрого приказала «бросить это дело».

Вот я и осталась только с тем, что год обучалась в деревне и немного в воскресной школе. Правда, читала я много: почти все произведения классиков перечитала.

Позднее меня отдали в портнихи. Мать ходила со мной по мастерским, и меня нигде не брали — ростом я была маленькая. Прошли, помню, весь Ростов — никто не берет. И пока идем мы от одной мастерской до другой, я все плачу — так мне горько было. Приходишь, а хозяйка говорит:

— Мне нужна ученица, у меня ребенок; надо же и его поняньчить. А ну, подними ведро с помоями.

А у меня сил нет поднять ведро.

Шестнадцати лет меня выдали замуж. Еще мне не было и семнадцати, а я была уже матерью. Муж мой был рабочий-столяр. Года два жили хоть и бедно, но, можно сказать, хорошо. Я старалась тоже прирабатывать немножко. Пошли дети. Родила двенадцать, а осталось всего шесть. Остальные умерли.

Муж стал пьянствовать. Начались побои и скандалы — тяжелая, горькая жизнь.

В четырнадцатом году забрали мужа на войну.

С первого дня революции я стала принимать активное участие в революционном движении.

Помню свое первое выступление в Кисловодске на многолюдном митинге.

Март семнадцатого года. Я стою на трибуне в Кисловодском курзале.

— Отец мой пил горькую, муж мой пьет еще горше. А мало ли таких, как я? — кричу я толпе. — Водка — наше горе. А у нас на каждом углу царские монопольки водкой торговали, народ спаивали. Тут и не захочешь, да пить станешь.

По рядам пробегает шум одобрения.

— Дети наши растут, как дурная трава. Всякий их давит и топчет. Богатеи своим детям конфеты приносят, а мы для своих ребят подзатыльники припасаем. Кто о наших детях позаботится? Никто!

— Растут, как свиньи, — выкрикивает кто-то в толпе.

— А мрут, как мухи, — добавляет другой.

— О детях должны заботиться родители, — солидно говорит человек в шляпе.

— Родители, обращаюсь я к нему. — А что я могу дать моим детям?

— Работать надо, — строго отвечает человек в шляпе.

— А разве мы не работаем? Кто же тогда работает, если не мы?

Раздаются аплодисменты, крики, смех. Поощренная одобрением аудитории, продолжаю:

— Богатеи из нас соки жмут, а попы в это время нам зубы заговаривают. Правой рукой они на бога перстами указывают, а левой норовят к нам в карман залезть.

Когда я кончила речь и сошла с трибуны, меня обступили со всех сторон. Жали руки, благодарили, кричали что-то издали. Махали платками. Все это были женщины — армянки, русские, еврейки, грузинки, вся беднота многонационального Кисловодска.

А. Ряженцева

На митингах я выступала часто. Трудовое население Кисловодска меня хорошо знало и любило. Когда начались выборы в городскую думу, я попала туда в качестве гласной. Здесь приходилось воевать с буржуазными дамами — патронессами.

Свершилась Октябрьская революция, и я вся ушла в общественную работу.

Организовала профсоюз домашних работниц. В качестве председателя этого союза мне снова пришлось воевать с буржуазными дамочками.

В начале января девятнадцатого года Кисловодск переживал тревожные дни: шла спешная эвакуация. На город наступали белые.

Я заболела тифом. Начался сильный жар, бред. В это время Кисловодск переживал ужасы белого террора. Шла беспощадная расправа с семьями рабочих, коммунистов, красногвардейцев. Всякий, на кого падало малейшее подозрение в сочувствии большевикам, подвергался изощренным пыткам. Не успела я стать на ноги после тяжелой болезни, как ко мне явились с обыском: