Женщины Кузнецкстроя - страница 29
Все фото, все-все я собирала у людей, которым раньше при жизни Константина Ивановича дарила. У меня ведь все забрали при аресте до последнего клочка, даже мои документы. Как-то в уборной, в углу я увидела кучу старых газет. Смотрю, в одной из них — фотография и текст "Группа директоров металлургических заводов", и там среди них мой Костя. Я вырвала клочок с его изображением и до сих пор храню. Еще до ареста он ездил в командировку в Швейцарию с комиссией по закупке металлургического оборудования и прислал мне оттуда открытку с дирижаблем. С того времени и храню ее.
А с орденами вот как было. Они спрашивают: "Где ордена?". Я говорю: "Вон там, в тумбочке." Они вытащили его орден Ленина и мой орден "Знак почета". Как у меня язык повернулся сказать, когда они заграбастали все: "Это мой орден". Они посмотрели и отложили. Потом я боялась — заберут ведь меня. Скажут: нечего ей болтаться с орденом. Но меня не тронули. Награждение не за мою работу. Все-таки я ж Бутенко была. Орджоникидзе моего мужа любил. Когда Орджоникидзе застрелился, — все жены рыдали. Он, независимо ни от чего, очень хороший человек. Его все металлурги любили. По Сталину рыдали, но по Орджоникидзе по-особому.
Я всегда считала, что моего мужа подвели. Мы прожили здесь, в Москве, всего 4,5 месяца до его ареста. Он был членом ВЦИК 1-го созыва. Знала, что Костя честный, знала, что на него наговорили. Он был такой человек — ему только завод надо было. Я знала: заболей я и в это же время случись авария — он побежит ликвидировать аварию.
Я ждала своего мужа. Верила приговору — Ю лет без права переписки. Когда я смотрела фильм «Покаяние» и услышала эту фразу, то ахнула на весь зал. Сколько раз я слышала эти слова! Мне так отвечали, когда я ходила туда...
Я уже в 1939 году написала письмо Сталину в защиту своего мужа. Писала Хрущеву и одной из первых в 1953 г. получила реабилитацию на Константина Ивановича. Протоколы допросов в деле я читать не смогла. Это же страшно. Там могло встретиться много знакомых фамилий. Я на них не обижаюсь. Их могли заставить говорить...
После реабилитации я полтора часа разговаривала с полковником КГБ. На мой вопрос «Ну, он жив?» — он ответил: «Вы же поняли из нашего разговора, что его нет.» И я зарыдала. Я никогда столько не плакала. Я до 1953 года жила надеждой, что он жив.
Я благодарна всем людям, встретившимся мне на моем трудном жизненном пути, за помощь, сочувствие, верность в дружбе. (10)
Москва. Ноябрь 1993 г.
Швея 7 разряда. Работала на швейной фабрике «Березка»
Родители мои в Алтайском крае после столыпинских реформ как законопослушные граждане жили. Мой папонька Тимофей Никитович Литуев грамотный был человек. Закончил 4 класса уездного училища. Музыкант от природы, играл на 4 инструментах: флейте, гобое, саксофоне и трубе. Участник четырех войн: русско-японской, крымской, русско-турецкой, первой мировой (1914 г.). Папа мой веру-то берег крепко, когда в Новокузнецк переехали, то он все искал избушку под церкву. Мама его ждет, ждет, а он все ищет. И нашел. Людочку мою, дочку, крестили. (Я помню примерно, где. Там сейчас около церкви, на Транспортной, стоит ларек "Пряники".) Пока Людочку крестили, я сидела на кочках около этого домика. Пеленочки разбросила на кочках, посушила.
А мамин папонька Киприян Федорович Вяткин скотом торговал. Летом у него былоЗОО колод пчел. Лог был ему отведен. На березах были прибиты колоды. Все ходили с покосов к Киприяну Федоровичу мед "ись"(есть). Вволю всем давал. Все старались в киприяновском логу косить. Никто его не обижал. Ягоду его (клубнику) никто не брал: это пусть Ки-приянычу. Идем по логу, а он: "А ну-ка, расходитесь, это я иду с гостями. Ну-ка, вон отсюдова," — это он змей так разгонял.— "Не бойтесь, садитесь, садитесь". Бывало, он нам соты медовые режет, мы едим, соседи придут с чашками: у кого ребенок болеет, кто сам: "Дай, Киприяныч, меду". А он: "Сейчас, сейчас, руки только помою". Ни с кого из деревенских денег не брал, никому не отказывал. А сам деньги зарабатывал так: в Барнаул зимой отвезет свой мед, и там продаст. Хлебопашеством не занимался. Скотом еще занимался. Зимой набирает по деревням и живьем гонит в Барнаул. Когда его хоронили, все молились, и бабушка Арина все перекладывала лестовку. Люди так ручейком мимо гроба и текли.