Женщины на русском престоле и вокруг него - страница 28

Первой женой Федора стала Агафья Грушецкая, которую царь увидел во время крестного хода. Она была дочерью мелкого дворянина, чей предок прибыл в Московию из Польши. В этой связи выбор царя был принят в Кремле с роптанием: слишком живы еще были воспоминания о Смутном времени и Марине Мнишек, и «польку» в царицы не хотели. Не нравилась Агафья еще и тем, что была ставленницей новых фаворитов царя, и Милославские, опасаясь их усиления, сообщают государю сведения, порочащие его избранницу и ее мать. Но юный царь твердо решил жениться по любви и настоял на своем решении. Клевета на Агафью была разоблачена молодыми друзьями Федора, глава рода Милославских подвергся опале и его могущественная партии потеряла влияние. Однако брак по любви оказался коротким: Агафья умерла от родов, всего на несколько дней пережил мать и новорожденный сын царя Илья.

Сам Федор Алексеевич тоже медленно угасал, но незадолго до своей смерти, хотя врачи всячески удерживали его от этого шага, женился вновь — на четырнадцатилетней Марфе Апраксиной, крестнице Артамона Матвеева. Предвидя скорые перемены при дворе, фавориты царя начали налаживать контакты с Нарышкиными, ведь сам Федор всегда был лоялен по отношению к вдовствующей царице Наталье и любил своего крестника Петра. Казалось, что вторая женитьба царя как-то уравновесит соотношение сил при дворе, но судьба рассудила иначе. 27 апреля 1682 г. юный царь скончался, и на территории Кремля с его сказочно пышными дворцами, соборами и садами началось брожение. Все высокородные дамы — две вдовствующие царицы (жены Алексея и Федора) и девять царевен во главе с умной, властолюбивой Софьей имели свои «малые дворы» с приближенными боярынями, а у тех были мужья, сыновья и братья, готовые ринуться в борьбу за власть. Вражда между партиями достигла предела, и впервые за столетия двери терема распахнулись.

Толпы москвичей, собравшихся на похороны царя Федора, ошеломленно взирали на процессию, следовавшую за гробом государя. Среди чинно шествующих, словно сошедших с византийской мозаики мужчин, шла молодая грузная женщина в наряде из сверкающей золотой парчи. Ее негустые волосы под высоким жемчужным венцом были по-девичьи распущены по плечам, открытое появление царевны Софьи (в толпе ее узнали) являлось вопиющим нарушением вековых обычаев и традиций. Далее события развивались стремительно. Сперва из собора, где отпевали царя, не дождавшись конца церемонии и демонстрируя тем самым явное неуважение к покойному, быстро вышла царица Наталья с сыном. Затем произошло и вовсе невероятное: вышедшая из собора царевна Софья начала вопить, да так, что ее низкий голос перекрывал традиционные рыдания собранных на похороны плакальщиц:

— Люди добрые, поглядите, брат наш Федор неожиданно ушел из мира сего! Отравили его враги зложелательные! Смилуйтесь над нами, сиротами! Нет у нас ни батюшки, ни матушки! Брата нашего старшего Ивана на царство не избрали… За что? Если мы перед вами или боярами в чем провинились, то отпустите нас живыми в чужие земли к королям христианским!

Тихо завыли, заголосили в толпе старухи, когда обессилевшую от слез сироту-царевну подхватили под руки скорбные бояре и увели в ее девичий терем, а по Москве молниеносно распространился слух: «Царя убили!» Даже спустя семьдесят лет по окончании Смутного времени поверить в слух об убийстве государя было несложно.

Софья могла быть довольна: тщательно продуманная и подготовленная сцена на соборной площади произвела именно то впечатление, которого она добивалась, а неожиданный уход из церкви царицы Натальи, возмущенной появлением падчерицы перед народом, только способствовал успеху. Первый шаг в борьбе за власть был успешен. Впрочем, боролась царевна не только за нее.

Исключение женщин из общественной жизни и их домашнее затворничество, поражавшее всех приезжающих в Россию иностранцев, сложилось постепенно. К XVII столетию россиянки могли проявить себя лишь в жизни своего дома, на люди показывались нечасто и по сравнению с мужчинами были бесправны. Произвол мужа ограничивался только наличием сильной родни жены, которая могла поставить домашнего тирана на место, а мягкий к мужчинам закон был куда более жесток к женщинам. Заточить жену в монастырь мог не только государь, но и обычный горожанин: в случае ее нежелания принять постриг он мог прибегнуть к помощи лжесвидетелей, обвиняющих непокорную в прелюбодеянии, и вопрос решался. Иногда женщины сами добровольно уходили в монастырь, чтобы избежать жестоких побоев. Случалось, что муж избивал жену до смерти, но наказания он чаще всего избегал. Мужеубийц же казнили жестоко: их закапывали в землю живыми, оставляя на поверхности голову, и держали в таком положении до смерти. Приставленный сторож следил, чтобы преступницу не кормили и не поили, принимая от сострадательных прохожих только деньги на ее погребение и поминовение души.