Женский роман. Утопия - страница 3

Надо было сначала зайти в банк. Банк работал до восьми. Она шла по Невскому, одетая в плащ и зонтом вперед под углом 40.

Всю свою жизнь И. П. Лянская жила в Петербурге. И все достопримечательности Петербурга были для нее обычным делом. Так, например, анархисты, стоявшие у метро Гостиного двора, стояли всю жизнь и продавали свою газету. Газету эту она не покупала; всё это было за пределами ее кругозора, Ленин, Сталин, – это были слова не ее лексикона. Но сами анархисты были в пределах ее кругозора, как у любого живущего здесь, и бородатый анархист – она считала его очень старым – с черным знаменем и, кажется, ружьём, – зимой-летом в черной белогвардейской шинели дореволюционного образца – это было что-то, что ее отличало от провинциалов и чем можно было прихвастнуть. Если бы было перед кем хвастать. Сама она даже не переходила на другую сторону – шла мимо, не обращая внимания; так же как мимо Невского, Эрмитажа, Фонтанки, Мойки, Кунсткамеры, Луны, Марса, черта, дьявола, – перед собой хвастать ей было нечем.

И вот она шла по Невскому, в плаще и с зонтом, как раз по другой стороне, и боролась с дождем, который нагло хлестал, несмотря на зонт, ей в морду – и как раз за Домом Книги увидела их. Видимо, и, наверное, очень давно, они перешли на эту. Прямо на Малой Конюшенной стоял пикет – человек десять мокли под дождем, с плакатиками. Человек пять десантников стояли поодаль от них – видно, прошли, да остановились – и тоже мокли под дождем. Каждого из этих десантников хватило бы, чтобы разогнать не один такой «пикет» – но они не подходили – а мокли под дождем, и все по очереди дружно орали. «Пикетчики», всё пенсионного вида, стеснительно переминались – а отвечал «десантникам» только один (с ним, правда, рядом, стоял еще один, дюжий парень, тоже в камуфляже). Это был именно тот, со знаменем, черный анархист Пётр Кроп.

Выглядело это так:

– … … …! Родина! Мать-мать-мать-мать-мать!

– Да подойди ты, подойди, я тебе скажу, за что ты воевал, что не подходишь? Я тебе бóшку проломлю, и дружки в кремле не помогут! Твой батя пиндос, твоя война с бабами, твой комбат бандит, а ты сам охраняешь шлюх и жрешь с их помойки!

Что-то в этом роде. Там дальше уже началось сплошное «ёб твою мать», и Ирине Петровне пришлось шарахнуться в сторону, потому что десантник, к которому это было отнесено, рвался ввысь, а другие трое его отводили («чё ты, это городской сумасшедший»). Но она заметила. Она заметила, что древко у знамени – железное (а ружьё? где оно?..), что анархист – молодой, и из-под черной бороды пламенеют жемчужные зубы и ястребиный взгляд, и что шинели никакой нет, а отражают дождь, да, солдатские сапоги и кожанка пролетарского вида.

Мораль: берегитесь нас, русских баб. Даже некрасивых и не годящихся по возрасту в шлюхи.

* * *

[Магомет идет к горе]

Машину она себе купила. Приезжали трое мужиков, установили в кухне (соседка выглянула – были выходные; И. П. не стала бы для этого отпрашиваться с работы), отказались за деньги выносить на помойку старую, которой она до этого пользовалась в целях что стирать было особенно нечего; вынесла она сама, с соседом, вполне еще крепким. Был небольшой вопрос с электричеством, который быстро уладили, И. П. изучила инструкцию, собрала все постельное белье, засунула его, засыпала порошка – машина стала стирать, а она – смотреть. Зрелище было завораживающее, особенно когда она, на отжиме, когда уже оборотов было набрано – больше некуда, вдруг затихла – и вдруг как-то по-особенному загудела и – стало понятно, что это уже по-настоящему, закрутилась так, что затряслась, и – И. П. вспомнила самолет: сейчас должна была тронуться и поехать, а потом – взлететь. Не слетать ли в Турцию?

«Ира» (подумала она про себя) включила телевизор. Показывали «Анна и император», про какую-то Анну и последнего японского императора. Она почувствовала, хотя был день, что засыпает. «Жизнь есть сон», – подумала Ирина Петровна, в полном согласии с неведомым ей Кальдероном. «Но такой, – дальше продолжала уже сама, – в котором наяву приходится перебирать ногами». Скорей бы он проснился весь.