Жёсткая проба - страница 5

— Та-ак, определился, значит, к месту… Ничего, видно, живешь, неплохо. — Дядя Троша осторожно пощупал материал Алексеева пиджака и вздохнул: — Хорошая вещь!.. Вон ты какой вымахал! В отца, значит, пошел…

— Наверно. А ты как живешь? Почему из Махинджаури уехал?

Лицо дяди Троши стало ещё более скорбным.

— Выжили… Справедливости-то, её днем с огнем не отыщешь!.. Был человек, а стал — видишь кем… Ни кола, ни двора. Теперь здесь вот — подай да прими… А годы уже не те. Не по годам бегать-то…

— А что тетя Лида?

— Нету тети Лиды! Нету, — горестно вздохнул дядя Троша. — Померла. Два года, как померла.

— Она же всё время лечилась!

— Лечилась. А вот…

— Может, оттого и померла? Это бывает, — сказал Виктор.

Дядя Троша посмотрел на него, пожевал губами, ничего не ответил и снова повернулся к Алексею.

— Живу в приймах, угол снимаю… Да… Старость не радость… Ты как, не женился? — покосился он на Наташу.

— Нет.

— Это, конечно, успеется.

— Эй, старичок, давай сюда! — закричали за одним из столов.

— Сей минут!.. Ты бы зашел как-нибудь, а? Посидели бы, поговорили… Или свой адресок дай, сам приду. Я ведь не гордый. Не до гордости теперь. А мы как-никак не чужие всё-таки.

Алексей сказал адрес, дядя Троша убежал.

— Жалкий какой! — сказала Наташа.

Они допили пиво и ушли. Виктор долго шагал молча, что-то соображал, выпячивая толстые губы и шевеля нависающими густыми бровями.

— А знаете, — сказал он наконец, — по-моему, это устарело — балет… То есть не вообще балет. Вообще-то это здорово. А вот, скажем, «Лебединое озеро». Сказка! Всякие там принцы, волшебники… Для дошкольников!

Наташа возмутилась. Ничего он не понимает! Сказка или не сказка — важно, чтобы было искусство. А сказка, если он хочет знать, — отражение жизни!

— Какая это жизнь — волшебники, принцессы? Надо чтобы наша жизнь была. Почему можно из жизни всяких королей, а из обыкновенной нельзя? Об этом и газеты пишут.

— А что ты из обыкновенной жизни в балете изобразишь? Как у станка стоишь?

— Или Маркина, например, — сказал Алексей.

— Кто это Маркин?

— Фрезеровщик у нас в цехе. Вон, Витькин учитель. Маленький такой, старичок уже, но ехидства в нём!.. Недавно на цеховом собрании председатель завкома доклад делал. Маркин всегда молчит, а тут вылез на трибуну. Налил себе воды из графина, выпил, будто второй доклад собрался делать, и говорит: «Вот тут докладчик долго объяснял, как завком о нас заботится и беспрестанно посылает рабочих на курорты. В порядке очереди. Очень распрекрасно! Вот я имею, к примеру, заболевание радикулитом, требуется мне для лечения курорт Цхалтубо. Я, конечно дело, состою в очереди, и очередь у меня трехсотая. А путевок бывает две штуки в год. Выходит, я на курорт через сто пятьдесят лет поеду? Покорно вас благодарю, товарищи!» И слез с трибуны… Хохоту было!

Они посмеялись. Виктор сам слышал речь Маркина и теперь смеялся больше всех, потом сказал:

— Ну, Маркин — известный бузотёр. Есть настоящие люди — передовики.

— Уж не ты ли?

— Хоть бы и я? А что?

— Ты же липовый передовик.

— Я не работаю, да? Норму не перевыполняю?

— Ты пенки снимаешь.

— Это я-то?

— Ты-то!

— Мальчики, не ссорьтесь! Ну что вы вдруг затеяли?

— Не вдруг. Я ему раньше говорил, — сказал Алексей.

— Это ты здесь храбрый! Ты там, в цеху, скажи!

— И скажу!

— Ну и говори!.. И иди ты знаешь куда… Ты… Ты просто завидуешь!

Виктор сунул сжатые кулаки в карманы и быстро зашагал к углу.

— Витя! Витя! — позвала Наташа.

Виктор поддал ногой камень, тот грохнул в ворота, за ними запаяла собака. Виктор, не оборачиваясь, свернул за угол.

— Зачем ты так?

— Ничего, подуется — перестанет.

— Это верно, он быстро остывает. Добрый.

— А я?

— Не знаю. Ты, может, ещё добрей… Только — сердитый.

— Вот так определила!

Они засмеялись и забыли о ссоре, которых и раньше было несчетное число и которые забывались так же мгновенно, как забылась нынешняя.

Писатель устал. Нарочно пришел пораньше, чтобы застать директора на месте, но разговор не получился. Шершнев уже собирался идти по цехам, вежливо, но непреклонно отказался взять его с собой и сплавил к главному инженеру. Пошутил, что свита ему ещё не положена. И заниматься он будет всякими будничными делами, что ему, писателю, вряд ли интересно. Объяснять, что как раз это — самое интересное, уже было некому: Шершнев показал сутулую спину и ушел. Силен мужик. Только видно, болен: худой и лицо какое-то землисто-желтое. А был, наверно, здоровяком: несмотря на сутулость, едва не достает до притолоки и плечи как у грузчика.