Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском - страница 13

– Ну, проходите!

Мы прошли в комнату!

– Садитесь; курите, если курите.

Эдик не курил, а я курил тогда «Беломор».

– Вот, – говорит, – пепельница. И подвигает пепельницу в виде, естественно, черепа.

Я закурил. Потом увидел, что на буфете у него такой кусок погоста, а на нём церковь небольшая. Тут я спросил:

– Почему у вас везде тема смерти? Черепа, там, и другие атрибуты всячески мрачного такого свойства…

– Очень просто! Вот вы, например, боитесь смерти?

– Боюсь, – не стал кривить я душой.

– А вы? – спросил он у Успенского.

– Боюсь, – ответил тот с готовностью.

– А я не боюсь! Я себя подготовил вот этой обстановкой.

Тут в комнату вошла его жена:

– Садитесь чай пить! Он что, говорит вам, мол, смерти не боится? Врёт! Боится ещё как! Тут у него на днях пятка заболела, так он унёсся в Обнинск в научно-исследовательский институт проверять, нет ли у него чего серьёзного.

Попив чайку со свежим вареньем, мы поблагодарили хозяев и поехали к себе, в Троицкое. Вот.

Вот такой Успенский в жизни – энергичный, мобильный, в каждом городе у него есть тот, кто может спасти портфель.

Иллюстрировать Эдуарда Успенского мне не довелось. Но читал я его всегда с удовольствием, мы вращались в одной журнально-издательской среде, имели общих друзей и знакомых, да к тому же и жили в одной деревне. Эдик был яркой личностью, незаурядной и очень активной! «Задумчивая лень» была ему несвойственна категорически. Он всё время что-то организовывал, доказывал, спорил, ругался. И на помощь ему всегда приходил его секретарь и друг, специалист по авторскому праву Толя Галилов. А Эдик был как кипятильник, который погрузили в кастрюлю с водой, сразу от него «шли пузыри», он начинал «булькать» и многих людей вокруг вовлекал в это «кипение». Он не передвигался, а носился. Мне кажется, что его невероятные сюжетные построения тоже результат какого-то внутреннего «бульканья» и «вспышек». В результате получился неожиданный, единственный в своём роде писатель. Надо же придумать такую сказку – живёт в обычной квартире крокодил, курит трубку, в общественном транспорте ездит на работу, а работает в зоопарке – крокодилом… Трогательная, светлая, и, в общем, очень серьёзная история о дружбе, о материях высоких. А почтальон Печкин, а дядя Фёдор! А пёс и кот! А Тр-тр Митя, наконец!

Успенский охотно участвовал в коллективном творчестве, если соавторы тоже были люди «булькающие», как остроумнейшие Хайт и Курляндский. В наше село Троицкое Эдика привёз Витя Чижиков – тот жил здесь уже несколько лет. Эдик купил опустевший дом и приезжал работать, хотя долго у нас никогда не задерживался: ему нужна была частая смена обстановки. Она включала в нём какие-то творческие силы.

Успенский сразу же стал авторитетом у сельских ребятишек. В крыше своего сарая он проделал отверстие, вставил туда оконную раму, и под нею установил стол для пинг-понга. Когда приезжал дядя Эдик, пацаны толпой бежали к нему и паслись у него целыми днями. Он разговаривал с ними по-командирски сурово, и они слушались его беспрекословно. Мальчишки осваивали его пинг-понг, а Эдик стучал на машинке, время от времени кидая короткие реплики кому-нибудь из своих спутников – он никогда не приезжал один. Да к тому же обычно привозил собаку и ручную галку Кралю в клетке. Кажется, иногда брал с собой и попугая.

Однажды мы с этой галкой чуть не устроили пожар, только не в Троицком, а в другом доме Успенского, на станции Клязьма. Я очутился там проездом. В доме помимо меня находились Эдик и Толя Галилов. По комнате свободно летала галка Краля. Вела она себя благопристойно, безбоязненно садилась людям на плечи, приятно так когтиками скребла.

Села она на моё плечо, заглядывает сбоку умным серым глазом. Я, конечно, умилился, утратил всякую бдительность. А она клювом выхватила у меня изо рта горящую сигарету и улетела. Дом деревянный, все стены в открытых книжных полках, масса рукописей, папок, связок бумаг! Как писал Шергин: «Ах да руками мах!» А она исчезла в этих бумажных дебрях, и когда мы стали кричать и вопить, вылетела уже без сигареты. Бог миловал, возгорания не произошло, а могло бы полыхнуть! Мы, кажется, уже даже стояли с полными вёдрами наготове…