Жить будем потом - страница 4

— Не распаляй, — предупреждал Генек и охотно мял ее податливые груди, живот, словно вымешивая пружинистое готовое тесто.

К осени Инна стала мучиться тошнотой, отвернуло ее от маринованных огурцов, от клюковки, за машинкой уставала сидеть, ломило спину, отекали ноги. Пошла в поликлинику к терапевту, но опытная врачиха отправила ее к гинекологу.

— Не ко мне, не девочка уже, тут все ясно — беременность, — удивила терапевт «больную».

Опытная гинеколог приходила в кабинет в хрустящем от домашнего крахмаления подсиненном халате. Профессионально ледяные руки, ледяной холодный голос, сняла резиновые перчатки, подтвердила беременность.

— Скоро шевеление, не пора ли вам, девушка. — врач сделала много­значительную паузу, — рожать? Еще год-другой и все, приехали, вы и так по всем нормам — старородящая.

Инна задумчиво ответила:

— Подумаем. с мужем.

— Они подумают, — не сдержалась врач. — Устала я с вами, дурехами, пока вы будете думать — ставлю на учет.

Мальчик родился в марте, за окнами еще было по-зимнему снежно, голо, но весеннее солнце уже набирало силу, высвечивая мутные разводы на давно немытых оконных стеклах. Ребенок появился недоношенным, слабеньким, у него не хватало сил тянуть из тугого соска матери жизненно важное для него молоко, он старательно тыкался красным носом в ее теплую грудь, но кричал сильным голосом, поджимая под материнской рукой ножки.

— Молочная ферма, еще одного прокормлю, — смущенно делилась с товарками по палате женщина, — девочка у меня уже третья, старшие дочки в школу ходят. Куда девать молоко, ума не приложу, одна грудь лишняя, руки болят, доюсь, как корова.

— Приложи моего, — попросила Инна и передала свой сверток соседке.

Та спокойно взяла чужого беспокойного ребенка.

— Мой Миша не успокоится, ему сына подавай, — тихо шептала соседка Инны, привычно сунув мягкий сосок в жадный рот младенца. — Ой, у твоего темное пятнышко за левым ухом, немаленькое, отметина.

— Знаю, это я на третьем месяце смотрела на пожар, со страху за ухо схватилась, потом целый день то место горело. Мальчик — не девочка, пере­живем, — бойко ответила Инна, но тошно стало на душе.

Вспомнила. До этой минуты никакой тревоги, все забылось, выпало из памяти, у беременных такое бывает, а тут вспомнила. Увидела вдруг картинку, вроде и не с ней все было, как подхватилась она сентябрьским утром, соседка постучала в окно, позвала на пожар. И чего побежала — поглазеть, как чужое добро догорает.

В конце улицы на краю оврага доживал свой век домишко-сараюшко, а в нем немая старуха с сыном, был он тихим запойным пьяницей. Ночью от окурка задымилось одеяло, тлела дерюжка, а старуха еще затемно ушла по своим делам в лес, любимое занятие — собирать с весны до осени лекарствен­ные травы, корешки, цветы, грибы, ягоды разные.

Ходили к ней люди за советом, за помощью, за заговоренной водой, приводили посмотреть золотушных детей. Старуха была непростая, от своей бабки переняла знахарские знания, могла приворотное зелье сооб­разить, кого из женихов присушить, а кого наоборот — отвадить. Делала лекарственные настойки, отвары, порошки, сухие смеси, понюхает, пошеп­чет что-то свое, смотрит вроде в сторону, а глаз острый, меткий, человека читает, как книгу.

Старуха знала свои привычки и мерки, не по книгам училась, сверяла с приметами, утренней росой, ветром, травами, по своему ей одной ведомому календарю. Особые отношения у нее были с луной, когда шла на рост, на прибыль. Все на зуб пробовала, не боялась ядовитых грибов, мухоморы ува­жала, из них у нее выходили крепкие черные настойки, сама натирала боль­ные места, делала компрессы. А вот своего сынка вылечить не могла, что-то мычал, руками махал, а сила ее не действовала.

Инна уже засобиралась с пепелища домой, как кто-то легонько тронул ее за локоть. Обернулась — перед ней стоит старуха, лицо в серой саже, пере­бирает передник на животе, на цветастой лоскутной ткани пришит большой карман, достает из него какую-то траву, показывает на красное ухо, дескать, приложи, но беременная женщина испуганно ойкнула, оттолкнула ее руку и пошла быстрым ходом прочь. Не видела, как старуха озлилась, потемнела лицом, плюнула ей вслед, рассыпая грязной от черной копоти рукой мелкую травку. Сухая как порох трава полетела следом, завиваясь черно-золотистой струйкой.