Живая вода - страница 55
— Есть! — Федотыч мелким мигом смаргивал.
Капитан-то, Виктор Дмитрич, тяжеленько вздохнул, ровно море переплыл, да и давай-давай чесать:
— В строю стоять не умеют. Подтянуть! Первую шеренгу левого борта на два дня оставить без берега! На полубаке вечером песню пели «Нелюдимо наше море» — запретить! Самовольная отлучка с корабля рулевых Маркова и Репина. Неделю без берега и по пяти нарядов! Почему проглядел вахтенный начальник? Расследовать и привлечь! Подробности доложить через полчаса лично… Вчера, после вечерней окатки палубы, плохо протерты колпаки вентиляторов, блеска должного нет. Недо-пусти-мо!.. Виновного наказать по своему усмотрению!
— Есть! — повернулся боцман да ходу: приказ дополнять.
Сам вернул его:
— Постой… Погоди.
Тяжелый, как падающая волна, капитан хлопнул боцмана по плечу, жадно вгляделся в его грубое, простой дубки лицо.
— Относительно ругани ты, боцман, безусловно, прав.
У меня у самого язык саднит, а все ж воздерживайся… Да-а.
Капитан вздохнул,
вздохнул Федотыч.
— Ничего не попишешь, Вихтор Дмитрич, ба-а-алынущий шторм идет, надо держаться.
— Да, дуют новые ветра. Ничего не попишешь, старик, надо держаться.
Широкой волной, буй-порывами хлестали, ветрили новые веселые ветра.
Через весь корабль гремела, катилась команда:
— Третьи и седьмые номера, стройся на левых шканцах!
— Шевелись!
— Треть, седьмые номера, на лев шканцы!..
— Подбирай пятки!..
— Треть, седьмые номера…
Бежали боцманы и старшины, начиналась разводка по работам.
Солнце на ногах,
команда на ногах,
команда верхом на корабле.
Вперегонышки: швабры, метелки, голики.
Плескался песок, опилки.
Веселое море опрокидывалось на палубу, заливало кубрик.
Глотки котлов отхаркивались корками накипи.
Топки фыркали перегаром, зернистой угольной золой.
Всхлипывали турбины.
Ходили лебедки, опрокидывая кадки шлаку в бортовые горловины.
Крик дождем,
руг градом,
работа ливнем.
Солнце горячими крыльями билось в мокрую палубу, щекотало грязные пятки, смехом кувыркалось солнце в надраенной до жару медной арматуре и поручнях.
Руки ребячьи, а хваткие, артельные. Глаза — паруса, налитые ветрами.
Глотка у Федотыча о-го-го:
— Давай-давай, живо, ребятишки!.. Бегай!.. Брыкин, бего-о-ом!
Глядеть тошно, когда в самую горячку какой-нибудь раззява шагом идет и брюхо распустит, ровно на прогулке. Башку оторвать сукиному сыну, службы не любит.
— Вега-а-ай!..
Такое у Федотыча занятие, никому из команды ни минуты покоя не дать, всем дело найти. Гонять и гонять с утра до ночи, чтоб из людского киселя настоящих моряков сделать, на то он и старший боцман.
В проворных руках сигналистов плескались разноцветные флажки. В утробе кораблиной молодые моряки под присмотром инструкторов моторы перебирали, знакомились с деталями машин.
По капитанскому мостику бегал старший помощник: маленький, визгливый, цепкий. Брось в тысячную толпу, сразу узнаешь — военный. Выправка, посадка головы, корпус — орел.
Привычка кричать с детства осталась, да и положение обязывало: какой же это к черту помощник, если кричать не умеет?
Старпом сердит: вчера спуск флага вместо обычных шести отнял тридцать секунд. Позор, черт знает что, скоты! Старпом угнетен, старпом удручен, он любит точность и свой корабль. Плохо спал, до завтрака не дотронулся — в чувствах расстройка.
Перегнувшись с мостика, он кричал на полубак, в визге злость жег.
— Не плевать!.. На борту не виснуть!.. Ходи веселей!.. Назаренко, два наряда!..
На полубаке, на разостланном брезенте, чтоб палубу не вывозить, разметались сменившиеся с вахты кочегары. Солнце лизало их шкуры, пропыленные угольной пылью, ветер продувал легкие. Кочегары с мрачным весельем поглядывали на мостик и переговаривались вполголоса:
— Лай, лай, зарабатывай хлеб советский.
— Злой что-то нынче…
— Он добрым никогда и не был.
— Держись, палубные, загоняет.
— И чего, сука, орать любит?
— Дворянин, да к тому еще и юнкер, аль не видал анкету-то?
— Аа-а…
— Оно и похоже…
Шлюпки на рейде в голубом плеске: гребное ученье. В такт команде размеренно падали весла, откидывались гребцы,
— Весла!
— По разделеньям, не спеши!
— На во-ду! Раз, два!..