Живой смерти не ищет - страница 19

Еще два дня над бараками бушевала сибирская кура. Наконец сильный ветер начал стихать, ослаб и мороз. Окончания пурги путники еле дождались. В жилом бараке к тому времени установилась такая напряженная атмосфера, что, казалось, появись от случайного соприкосновения людей маленькая искорка, и взрыв эмоций разнесет вдребезги всех и вся. Савелий Чух под тем предлогом, что за лошадьми нужен глаз да глаз, переселился в конюшню. Настя появлялась на общей половине только тогда, когда мужики уже спали. Ее кашеварские обязанности с памятного вечера взял на себя Ефим Брюхатов, который охотно рубил шашкой куски свежезамороженной конины и подолгу варил ее, хищно принюхиваясь к запаху мяса. Редко был слышен командирский бас есаула Дигаева, и уж совсем незаметным стал прапорщик Магалиф, как будто в той картежной игре растратил он все свои жизненные силы и сейчас их хватало только на то, чтобы повернуться с боку на бок и горестно вздохнуть.

Утром в бараке проснулись от тишины. Еще не поняв, что именно безмятежное спокойствие, разлитое в природе, явилось причиной их раннего пробуждения, они позевывали и удивленно оглядывались, В бараке явно чего-то не хватало.

— Братцы вы мои! Ни звона, ни скрежета, да неужели проклятая метель окончилась! — радостно воскликнул ротмистр Бреус и, наскоро натянув унты без портянок, выскочил в двери. — Подъем! Пики к бою, шашки вон, в атаку марш-марш! — заорал он, вернувшись, и запустил белым плотным снежком в потягивающегося от утренней неги есаула.

— Да ты что, Сан Саныч, — передергиваясь от проникших под белье морозных комочков, запрыгал Дигаев, — с ума сошел, что ли? К снежкам хрыча сорокапятилетнего потянуло, тьфу на тебя!

— Чисто дите, стал быть, — улыбнулся Савелий Чух.

— А ты не забывай о том, что тебе атаманская власть дадена, сурок сонный! Мы бы уже час в пути могли быть.

Наскоро, не разогревая, поели вчерашнего мяса и закопошились в своих углах, собирая вьючные сумки и сидоры.

Савелий Чух, как всегда, был возле лошадей. В руках у него был сухой широкий бинт зеленого цвета, сшитый из китайских военных медицинских косынок. Склонившись перед своим любимцем, он заставил его стать на ногу и, наложив бинт ниже запястного сустава, сделал пару витков и продолжил бинтовать ногу слегка наискось сверху вниз. Добравшись до путового сустава, но не трогая его, он пробинтовал вверх, закрепив бинт под запястьем тесемками.

— Вот так, мой красавец, вот так, хороший, теперь тебе ни ушибы, ни царапины не страшны, — он ласково погладил ногу коня в обмотке, — и не бойся, если они у тебя намокнут, дядька Савелий сменяет их на сухие. Запасец есть.

Рядом переминался с ноги на ногу жеребец Насти, ноги которого тоже были забинтованы, к слову, впервые за все время пути.

Путники в полном снаряжении высыпали из барака. Есаул Дигаев подошел к лошадям и, оглядев своего коня, повернулся к Чуху:

— Савелий, почему это ты моему жеребцу не перебинтовал ноги?

— Так вы же, ваше благородие, мне бинтов не давали, а своих у меня было не абы сколько, — невинно пояснил Савелий Чух, — но если вы мне прикажете, Настасьиного жеребца разбинтую и вашим займусь. Как, велите? — И он вопросительно поглядел на Дигаева.

Вокруг примолкли, прислушиваясь к разговору.

— А ты, Савелий, оказывается, не так прост, каким кажешься, — недовольно оглянувшись по сторонам, тихо буркнул Дигаев. — Смотри не переиграй, со мной шутки плохи. — Он отошел к своему жеребцу, и тот, обладая удивительной способностью угадывать внутреннее состояние седока, уже по походке, по дыханию хозяина почувствовал его возбуждение, испортившееся настроение. Жеребец нервно всхрапнул, дергая головой. — Цыц! Волчья сыть! — Дигаев резко рванул лошадь за щечный ремень. — Я тебе! Твою мать!

А Савелий Чух, уже не обращая внимания на Дигаева, перехватил из рук Насти ее седло: