Живой товар - страница 6

стр.

– Тут другое. Нервная она в последнее время. Не подступись.

– Гм. Для климакса вроде рановато. Сколько ей?

– Сорок скоро, – неохотно ответил Никонов.

– Не климакс, – кивнул Зинченко. – Может, гормональная перестройка какая? У баб бывает. Гормоны бушуют.

Никонов понятия не имел, что такое гормоны и как они влияют на состояние человека. Разговор по душам был дежурным и бессмысленным. Не признаешься ведь начальнику, что подозреваешь супругу в неверности. Никому не признаешься.

– Наверное, – согласился Никонов. – Пройдет.

– Ну ладно, – сказал Зинченко. – На этой оптимистической ноте и закончим. Свободен, майор. И действуй, действуй.

Вернувшись к себе, Никонов разложил на столе все семь папок с материалами о пропавших без вести и принялся в очередной раз изучать их, пытаясь отыскать какую-то общую закономерность, которая могла бы превратиться в ниточку, чтобы за нее уцепиться. Мешал допрос, проводившийся за соседним столом. Половину здания Управления полиции недавно забрал жилищный фонд, и сотрудники были вынуждены сильно потесниться. Пока начальство выбивало дополнительные площади, им приходилось делить кабинеты и мириться с сопутствующими неудобствами.

К Никонову подселили капитана Северцева, обладавшего столь хриплым голосом, что, слушая его, постоянно хотелось откашляться. Хриплоголосый Северцев проводил досудебное дознание по делу об убийстве на бытовой почве. Подозреваемый, он же, по всей видимости, убийца, совсем не походил на преступника. Это был полный дядечка с круглым безбровым лицом, вялым подбородком и постоянно расползающимися губами. Он утверждал, что жена его выпала из окна случайно, когда мыла стекла. Северцев в очередной раз зачитал ему показания свидетельницы из дома напротив, которая видела, как подозреваемый толкнул несчастную, когда она стояла на стуле. Никонов ожидал, что дядечка опять начнет юлить и изворачиваться, но тот неожиданно произнес:

– Ладно. Я ее толкнул. Не рассчитал. Припугнуть хотел.

Прозвучало это буднично, как если бы речь шла о чем-то само собой разумеющемся. Никонов поднял голову, слушая.

– Припугнуть? – прохрипел Северцев. – Для чего?

– Она изменяла мне и не признавалась, гражданин следователь. Отнекивалась, а сама в глаза смотрела и улыбалась. Нахально так. Мол, все равно не поймаешь и не докажешь.

Ручка Северцева бегала по бланку протокола.

– Откуда у вас уверенность в изменах жены? – осведомился он, не поднимая головы.

– Так очевидно же, – сказал дядечка. – Я в третий раз женат. Изучил их повадки. Начинается всегда одинаково. И симптомы одинаковые.

– Какие симптомы? – спросил Северцев, не переставая писать.

– Нервные они становятся. Все им дома не так, будто дерьмом намазано. К себе не подпускают. Психуют по малейшему поводу. Ну и пропадать начинают неизвестно где. Потом отбрехиваются. Я Лиле так и сказал: «Хорошо, бегаешь ты налево. Признайся только. Не ври мне в глаза. Не выношу». А она: нет и нет. И улыбается.

– Кто любовник? – спросил Северцев. – Выяснили?

– Да какая разница! Важен факт, а не то, с кем, где и сколько. Повинилась бы, ничего бы не случилось. Я правду услышать хотел. Чтобы за дурака не держала…

Слушая этот нелепый и ужасный в своей обыденности рассказ, Никонов вспомнил взгляды Аллы, ее реплики и поведение. У него не осталось никаких сомнений в том, что она ему лгала. Он видел ее насквозь. И ему хотелось убить ее. Даже не за измену. За обман. За то, что кормила его ужином, а сама думала о другом.

Никонов спрятал дела в сейф, вышел на улицу, перешел через дорогу в чахлый сквер напротив управления и позвонил Алле.

– Чего тебе? – спросила она.

Голос был раздраженный. Нет, не раздраженный. Беспокойный какой-то. Как будто Алла спешила куда-то и хотела побыстрее закончить разговор, чтобы заняться прерванным делом.

– Ты где? – спросил Никонов, наливаясь гневом.

– Дома, дома. Говори быстрее. Некогда.

Он услышал далекий голос Лоры и успокоился. Она действительно была дома. Может, странности в ее поведении вызваны какими-то другими причинами? Может, он напрасно себя накручивает?

– Купить вечером что-нибудь? – спросил Никонов. – Хлеб, молоко, еще что-то?