Жизнь Давида - страница 15
Саул просит Аэндорскую волшебницу вызвать тень Самуила — человека, который без особой охоты открыл ему его судьбу, а потом отказался помочь воплотить предсказание. Самуил дающий и Саул берущий — оба поначалу не желали того, что произошло, и потом выяснилось, что их опасения были оправданны. И теперь Саул из всего множества мертвецов вызывает именно душу пророка Самуила, что не мешает, впрочем, ему Самуила презирать.
Когда люди пожелали, чтобы над ними был царь, и Господь велел Самуилу найти избранного среди сынов Израиля — даже в самом начале пути краткая, но великая речь Самуила, обращенная к народу, кажется, повергла Саула в уныние, словно его еще до помазания приговорили к краху. Указания, которые, по сообщению раннего источника, Господь дал пророку, звучат довольно холодно: «Итак послушай голоса их; только представь им и объяви им права царя, который будет царствовать над ними» (I Цар. 8, 9). Слова Самуила, обращенные к народу в момент, когда Саул был способен только на то, чтобы прятаться от наброшенной на него судьбой рубахи смертника, звучат как предвестие той речи, которую Самуил, точнее, тень Самуила, вызванная Аэндорской волшебницей, произнесет в самом конце правления Саула. Если в сухих указаниях Господа не заметно симпатии к Саулу, то Самуил идет еще дальше и красноречиво и скрупулезно описывает возможные разрушительные последствия:
«Вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам своим и [сделает] всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; и поставит [их] у себя тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его, и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; и дочерей ваших возьмет, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы; и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет, и отдаст слугам своим; и рабов ваших и рабынь ваших, и юношей ваших лучших, и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела; от мелкого скота вашего возьмет десятую часть, и сами вы будете ему рабами; и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда» (I Цар. 8, 11–18).
Напророченная судьба погубила его. Это так похоже на Саула — послушно, с угрюмым видом, принять описанную роль по отношению к подданным, а потом втайне прибегнуть к помощи Аэндорской волшебницы. Саул, человек неразрешимых противоречий, перед воцарением проклял магические искусства, но в то же время он нуждался в них — так же, как он преследовал и одновременно желал приблизить Давида. Эпизодом, противопоставленным тайному визиту к волшебнице, станет обнаженная пляска Давида — выставляемый на всеобщее обозрение дух перформанса, из-за которого в него влюбились сын и дочь Саула. Впрочем, арфиста и поэта первым полюбил сам Саул, и эта любовь охватывала всю его плоть и кровь, а потом Давида полюбил филистимский царь, сделавший его своим телохранителем и доверенным лицом, и в конце концов его полюбил народ, предостерегаемый против царей, пока над ним не было царя, и после народ распевал: «Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч!» (I Цар. 18, 7)
Странный эпизод, когда Аэндорская волшебница вызывает тень Самуила из царства мертвых, можно рассматривать как попытку Саула найти некую третью силу, нечто сродни искусству, способное противостоять насилию и воле Божьей — двум непреодолимым принципам, которые, кажется, правят миром. Похоже, все сложности бытия, любой голод духа зависят от этих двух реальностей. Но Давид, который может взять арфу, запеть и соединить слова вместе так, что «злые духи от Бога» исчезают, беспокоит Саула; ему кажется, что Давид обладает властью, заменяющей или дополняющей Божью волю или человеческую силу, — все это вкупе с несправедливостью, сводящей Саула с ума, вновь и вновь благоприятствует Давиду.
Магия кажется разочарованному, меланхоличному царю своего рода компромиссом или альтернативой; она немасштабна и выглядит почти интимно — опять как те же песни Давида — по сравнению с неконтролируемой божественной властью и ритуальными публичными тирадами пророков. Подобно поэзии отрываясь от повседневных моделей, магия отвечает сиюминутным нуждам.