Жизнь и похождения Трифона Афанасьева - страница 22

И все усиливало его страх. Беловато-мутная мгла, расстилавшаяся кругом, представлялась ему какою-то бездонною пропастью, в которую вот сейчас стремглав полетит он с телегой и с безгласным своим седоком. Лошадка Трифона должна была идти тихо, как же бежать с покойником по кочковатой луговой дорожке? Труп Саввушки, с открытыми потухшими глазами, от которых Трифон не мог оторвать взора своего, труп этот, подскакивавший беспрестанно в телеге от толчков, ужасал его невыразимо.

Наконец он достиг того места, где предположил похоронить Савелья Кондратьича. Это был довольно отлогий берег большой реки, опушенный здесь густыми кустами ракитника; у этого-то самого берега было чрезвычайно глубоко. Тут был омут, который в иные трескучие морозы никогда не замерзал.

Бережно навязал Трифон на шею Саввушки большой отломок жернового камня, захваченный им с собою из дому; бережно спустил труп из телеги наземь и поволок его за ноги через кусты. А в то же время с тяжким ужасом смотрел он на темное лицо своего бедного приятеля; тоска мучительно сжимала его сердце. Но вот он на самом краю берега… Положил он труп ногами к реке и потихоньку стал подвигать его в воду… Наконец он совсем спихнул его…

В то же мгновение почудилось ему, что в кустах кто-то простонал тяжело… Не помня себя от ужаса, он вскочил в телегу и погнал лошадь что есть мочи.

Воротился он домой еще до свету, и так же незаметно, как выехал.

Все остальное время ночи он не мог уже заснуть. Душа его ныла; великая жалость к бедному Саввушке наполняла ее. Иной раз казалось, что он кинул в реку не труп его, но живого его, что он убил Саввушку…

Не спали в ту ночь и дочь его Аграфена и невестка Анна: тихо и робко плакали они о чем-то. Только Мишутка да две девочки, Аннины дочери, спали безмятежно: да, казалось, спит и старуха Афимья, дыханье которой к концу ночи сделалось ровнее и легче.

Когда же стало рассветать на дворе, Афимья опять отрывисто, громко простонала и вслед за тем завозилась на печке. Анна поспешила к ней. Было заметно, что старуха проснулась, — если только спала, — но глаз она не открывала.

— Бабушка, — спросила потихоньку Анна, — испить не подать ли?..

— Не надоть, — отвечала Афимья густым и твердым голосом. — А пьяницу Савку куда схоронили? — вдруг спросила она так же громко.

Анна ничего не отвечала и только робко поглядывала на Трифона, а он, услышав слова матери, затрепетал всеми членами.

— Все слышала, — продолжала старуха, — куда же девали-то?.. а?.. ну, все равно!.. Аннушка! подай девчонок своих, Мишутку, Грушку позови…

Когда Анна подала к ней потягивавшихся сквозь сон девочек, Афимья положила им на голову костлявые, горячие руки, перекрестила их и приложила холодные губы к разгоревшимся щечкам малюток. Потом перекрестила она Мишутку и Грушку.

— Ну, ступайте, — промолвила она уже хриплым голосом, а через минуту прибавила чуть слышным голосом: — попа!..

Между тем Трифон подошел к печке.

— Матушка! — оказал он, — аль тебе больно тяжко стало?..

Старуха не отвечала.

— Матушка! — повторил Трифон дрожащим голосом, — аль помирать ты хочешь?.. Всех ты благословила… Меня не забудь… Благослови меня, матушка…

Но ответа не было. Трифон горько заплакал.

— Прости меня, Христа ради, — говорил он, — прости меня, окаянного!.. Наказал господь довольно… Благослови, как их-то благословила… Прости перед концом!..

Трифон обнимал и целовал ноги матери, брал руки ее, но она ничего не отвечала. Заглянул он в лицо ей и ужаснулся. Расширенные чрезвычайно зрачки горели сверхъестественным огнем и пристально, грозно смотрели на него. Почерневшие губы были крепко сжаты; тонкий нос обвострился; в горле звонко бил «колоколец». Старуха была страшна несказанно.

Неотступно умолял Трифон мать свою о прощении, а она все не отвечала ему и томилась смертною мукою. Пришел священник. Он исповедал старуху «глухою исповедью» и причастил. Перед причастием он долго убеждал ее простить сына, дать ему благословение крестным знамением, но старуха осталась непреклонна, и взор ее горел грозным огнем, когда устремлялся на сына.

И три дня так прошло, три дня страшных мучений для Трифона. Сна и пищи он лишился. Беспрестанно просил у матери благословения — и все понапрасну.