Жизнь и слово - страница 3

Особое волнение, которое испытываешь, когда берешь в руки именно Далев Словарь, вызывается этой удивительным образом сохранившейся, живущей в нем народностью: каждое слово является здесь «на своем корню», напитанное «соками», на которых оно выросло (к чему составитель особенно стремился), за каждым словом непостижимо встает картина народной жизни, люди, создавшие это слово, метко и выразительно пускающие его в дело…

Жизненные пути-дороги Даля подчас неожиданны, повороты иногда круты, но вопреки геометрии («Прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками») пословица учит: «В объезд, так к обеду, а прямо, так, дай бог, к ночи». Даль толкует пословицу: «Укорачивая путь, часто плутают». «ПРЯМОЙ», по Далю, — это еще «правый, истинный, настоящий» или — чудесное объяснение — «самый он». Геометрически непрямой жизненный путь Даля — самый он: всего точнее, всего истиннее ведет к цели.

…Спешит мичман на Черноморский флот, на службу, — откуда ему знать, что скоро снимет он красивую морскую форму, наденет новый мундир, после и его оставит, и третий тоже, что на роду ему написано менять мундиры, занятия, места жительства, колесить по России, встречать на своих путях-дорогах множество разных людей — и при этом постоянно, в течение полувека, записывать и объяснять всякое новое, да и, казалось бы, давно знакомое слово.

Наверно, приятели Владимира Ивановича соболезновали ему, когда узнавали о внезапных переменах в его жизни, о поворотах в его судьбе. Наверно, и сам Даль по этому поводу сетовал да покряхтывал, но вряд ли не чувствовал, не предчувствовал, что нужна ему именно такая и только такая судьба.

Сидел бы он век свой в тихом, пыльном кабинете, листал толстые книги в кожаных переплетах, выписывал слова на розовые и желтые карточки, могло случиться, и Словаря бы не было: Далева — наверняка.

Ну что мог бы Даль, просидевший всю жизнь в уютном кабинете, рассказать, допустим, об окраске лошадей, о конских мастях? Что черную лошадь называют вороной, а рыжую — гнедой? Но в «Толковом словаре» более полусотни наименований мастей: тут и подвласая, и караковая, и игреняя, и соловая, и розовая, и голубая, и изабеловая, и фарфоровая, и чанкирая, — чтобы узнать про них, надо было служить в армии, смотреть, как объезжают коней в казацких станицах, бродить с цыганами, толкаться среди барышников в ярмарочной толпе. И ни в одной, даже самой увесистой, книге не вычитал бы кабинетный Даль таких необычных имен очень простой вещи — лодочного весла: потесь, бабайка, слопец, лопастина, навесь, гребок, стерно, — чтобы услышать их, надо было служить на флоте, проводить часы с корабельными мастерами, плавать с рыбаками по Уралу-реке, дружиться на Волге с бурлаками и матросами («волжеходцами»).

Обживаясь в далеком Оренбурге, стоявшем на границе кочевой казахской степи (и туда заведут его пути-дороги), Даль купит дом «со всеми угодьями и ухожами», как сообщит он столичным знакомым («ухожи», по Да-леву толкованию, «домашние, хозяйственные строения, опричь жилого дома»), заведет мастерскую («просторный покой»), поставит там письменный стол, верстак, токарный станок — поселится надолго, но спустя годы, уже на новом месте, будет вспоминать со смехом, как один казах, с которым он подружился в степи, дарил ему верблюда:

«— На что он мне? — сказал я.

— Да ведь есть у тебя дом (кибитка, юрта)?

— Есть.

— Так он будет таскать его.

— Дом мой не складной, а стоит на одном месте.

— И век так будет стоять?

— Покуда не развалится.

— Послушай, возьми верблюда, попробуй перенести дом свой на новое место — будет веселей!»

Даль умел переносить свой дом на новое место. Жизнь его не кабинетное затворничество, не заполнение и разборка карточек, хотя и толстые книги перелистывались, и карточки заполнялись и разбирались, вот только кабинета не было — Даль любил работать на людях. Страницы живой жизни стоят за страницами Далева Словаря.

Не ставьте Словарь Даля на полку, а положите рядом, под рукой, — туда, где стихи любимых поэтов, «Война и мир», «Евгений Онегин», то, что необходимо всякий день, всякую минуту, что открываешь где придется и читаешь со случайной страницы, всякий раз — как в первый раз.