Жизнь коротка, как журавлиный крик - страница 24

Расправившись с большими, мы оставляли меньших: пусть подрастут для последующего боя. И шли купаться.

Взрослые возвращались с работы уставшие. Бывало, они натыкались на каверзу, заранее подстроенную Зауром. Вдруг могли исчезнуть в доме все ведра. Он их не прятал — просто заранее относил к колодцу. Если в это время он попадался им под руки, его колотили. Мать его часто восклицала: «Аллах послал тебя на мою голову, как беду!».

О том, что он может быть не зловредным, а добрым, свидетельствовало его отношение ко мне. Оказавшись в одиночестве, моя детская душа потянулась к его душе и нашла понимание. И не только понимание, но и поддержку. Заур делился со мной навыками выживания в тех трудных условиях. Одного я тогда не понимал — той партизанской, непрерывной войны, которую он вел против взрослых. В этой борьбе он мстил им и за каждый отдельный случай, и за отношение к себе в целом. Войну он вел не жалея себя, не на жизнь,

а на смерть.

Как‑то приехал на побывку младший сын тетушки — Нурбий. Не призванный на фронт по возрасту, за время войны он подрос. Работал прицепщиком, научился водить трактор. Он жил в бригаде, там спал и питался. Так не хватало тогда трактористов. Конечно, тетушка — после гибели старшего сына — очень его любила.

С Нурбием хотели дружить все сверстники. Узнав, что он приехал из бригады, они сразу появлялись в нашем дворе. Был среди них один отвратительный, нахально — хвастливый тип с именем, напоминавшим кличку: звали его Тяу. В прошлый раз он уговаривал Заура затянуться папиросой. Глаза Заура покраснели, он стал рвать, а Тяу хохотал. В этот раз Тяу щеголял пачкой папирос «Казбек». Никто не заметил, как Зауру удалось умыкнуть эту пачку, отнести на кухню, бросить в огонь и вернуться как ни в чем ни бывало. Заметили лишь, когда коробка догорала.

Тяу ногой толкнул двухстворчатую дверь, выходящую в огород, раскрутил Заура и отпустил, Заур летел далеко, сбивая верхушки кукурузы. Когда я прибежал, из его рта шла кровь. Он был в грязи и крови. Тетушка Гошавнай и мать Заура испугались, как и я. Проклиная Тяу, они принесли Заура, отмыли и уложили на кровать. На столе перед ним появились и масло, и хлеб, и даже откуда‑то мед. (Продукты часто привозил с собой Нурбий.) Однако Заур был живуч как чертик. Увидев такие яства, он оживился, но оживление это привело к тому, что он быстро лишился привилегий больного.

Не знаю, как долго я мог быть еще в ауле Адамий (и соответственно — продолжать о нем свой рассказ…), если бы не счастливый случай. Он послал одну из наших дальних родственниц из дедушкиного аула в аул Адамий, к соседям тетушки Гошавнай. Увидела она меня тогда, когда я не мог ходить нормально, а прыгал на одной ноге, опираясь двумя руками о кол. Другую ногу я порезал на задворках стеклом, и уже несколько дней рана гноилась. Вечерами воспаленная нога вводила всего меня в озноб. Днем отпускала.

Вернувшись в Кунчукохабль, родственница рассказала моей бабушке, в каком состоянии она меня видела. Бабушка бросила все и приехала. Увидев бабушку Камию, я бросил кол, на одной ноге допрыгал до нее и бросился в ее объятия. Она, обращаясь к сопровождающей ее женщине, вопрошала: «Как можно довести ребенка до такого состояния?!».

Перед дорогой бабушка умыла меня: очевидно, я был не в та

ком виде, чтоб со мной можно было появляться на людях. Я упрашивал бабушку взять с нами и Заура, но она и слышать об этом не желала, говоря, что у него тут вся родня, а там никого нет. Единственное, на что она согласилась, это чтобы он проводил нас до переправы.

Мы сидели на телеге с Зауром, держались за руки. Я верил в то, что мне удастся уговорить дядю, чтоб он приехал за ним. Мне хотелось передать Зауру свою радость, и я шутил и задевал его. Я ждал, что на его лице появилась ухмылка бесенка, которой он в последнее время реагировал на мои шутки. Но лицо Заура было непроницаемо. Косые глаза глубоко ушли под нахмуренные брови, и лицо его приняло суровое и мужественное, как никогда, выражение.

Когда меня повели к лодке, он встал на телеге во весь рост и вытянул вперед — в мою сторону — обе руки. Он всегда так обозначал сложную для себя жизненную ситуацию: не то защищался от нее, не то нападал.