Жизнь на грани - страница 34

Судя по всему, после событий на Болотной площади выражать свое недовольство существующим порядком в стране стало так же модно, как бухать и жаловаться на свою не годную ни к чему хорошему жизнь. Молодой человек устал замечать, что народ обвыкся каждые новые выборы рассусоливать, какие они грязные.

Павел, оставаясь в стороне, с интересом смотрел на толпу. Состоящая в основном из нескольких сотен людей в возрасте от двадцати до шестидесяти лет, она была бы заурядна и посредственна, если бы не придурковатая кучка молодых ребят, горлопанящих что есть силы «Кто здесь власть?! Мы здесь власть!».

Пожилой народ со все большим воодушевлением вторил молодежи, повторяя этот лозунг, как мантру. Все смешалось. Павлу казалось, что среди митингующих были все кому не лень: фраера, бывшие военные, зевающие девушки, неформалы и крестящиеся в немом экстазе бабушки. Все они, все как один, хотели социальной справедливости. Объединенные ненавистью к Путину и «Единой России», эти митингующие бастовщики (или бастующие митинговщики), забыли и думать, что справедливость у каждого своя.

Всю эту вереницу политически активных граждан сопровождало несколько рядов ОМОНа и полиции, которую с брызжущими во все стороны слюнями вожделения спешили сфотографировать журналисты из провокационных интернет-газетенок. В какой-то момент все это даже понравилось нашему герою.

Но он громадным усилием воли отказался от участия в этом протестном шабаше.

До метро дошел без приключений, и никто так и не узнал, что сталось с бабушкой, решившей покормить голубей. Равно как и с той процессией, которая шла стройными рядами, дабы высечь огнем и мечом недовольства искру справедливого светлого будущего в умах тех, кому и так живется неплохо.

Кристина… То, что он чувствовал к ней, было для него таким новым, таким свежим, таким радостным, что у него не находилось слов для выражения собственных чувств.

Рядом с ней ему действительно хотелось жить, а не проживать жизнь (отстойное существование парень в расчет не брал, понимая, что себя надо уважать, и памятуя, что не место красит человека, а человек место).

Если бы он был писателем, пожалуй, Кристина стала бы его вдохновительницей. Он вспоминал с улыбкой счастливые солнечные дни, когда он впервые увидел эту девушку и сдуру окрестил ее Одноножкой. Тогда захотелось втайне сравнить все ее ранимое существо с расстроенной гитарой.

Если бы он был музыкантом, то – Павел твердо знал это – ему бы хотелось играть только на этой гитаре. Но говорить и хотеть можно все что угодно, а кроме того – все, что происходило вокруг него в этом доме на Вознесенском проспекте, позволяло острее почувствовать необратимость жизни. Да, жизнь необратима, и поэтому остается уважать то, что было, и ценить то, что есть.

Иными словами, Павел не верил в «если бы», но хотя бы старался наладить струны Кристины.

Сам того поначалу не замечая, он срастался с этим бытом, с этим петербургским домом, с этими соседями и этой комнатой. Если у этого здания и была некая мистическая темная сторона, то она ему пока еще была недоступна, и слава богу.

Прижившись здесь, он ощутил себя рыбой, плавающей в водах родного озера: постепенно он начал общаться с людьми для себя неприемлемыми и иначе устроенными (во всяком случае, такими они ему казались в первые дни).

При ближайшем знакомстве с ними он понял, что они не так уж плохи, и каждый тут – со своими проблемами, странностями, замашками и достоинствами. А у кого их нет?

И как только он начал узнавать их ближе с живостью любопытного ребенка, берущегося за интересное дело впервые, они перестали быть для него статичными марионетками, эдакими идиотами априори.

Впрочем, не следует полагать, что все в те дни было радужно до невозможности – нет. И как бы он ни подружился с соседями, а все равно люди – это ровно те, кто они есть. Поэтому, как ни крути, а людской идиотизм из жильцов двадцать пятой квартиры никуда не девался. Изменилась лишь его точка зрения на их способность альтернативно мыслить.

Например, Вика по-прежнему визжала как обезьяна и беспощадно жарила свою вонизменную рыбешку – удмуртка, она и в Питере чукча, – но теперь он относился к этому гораздо спокойнее и даже дипломатичнее.