Жизнь? Нормальная - страница 8

Зинаиде не кажутся странными титры собственного фильма. Здесь только выбор Саркисьянца на роль «человека» случаен и косвенно отражает большую популярность спортивных передач в семье.

…Звонок. Пришла Лелька.

Потом придет бабушка.

Потом, в постели, — «читальня».

Лежа рядом с Зинаидой, я буду читать роман о Лермонтове. Там, продирая глаза «после вчерашнего», Сто-лыпин-Монго спросит своего друга:

— Постой, Мишель. По-твоему получается, что наши крестьяне не смогут совершить социальной революции?!

— Обновление России принесет только революционный пролетариат, — ответит ему поручик Лермонтов.

— Когда? Не томи, Мишель, и так голова трещит.

— Где-то… где-то лет через.76, Монго.

Свет погашен, но я скоро не усну.

Я буду думать о Вере, о Зинаиде, о Главном?

Нет, я буду удивляться.

Вот атомы, ядра и прочие нуклоны, которых я в глаза не видел. Они глупые. Ну, совершенно идиоты. Только и знают, что вращаются. Их много, как комаров на болоте: десять в минус двадцать третьей степени. И вот эти спины и мезоны, которые ВЕЗДЕ ОДИНАКОВЫ — и а асфальте, и в макаронах, бывает образуют грандиозный коллектив: Ограниченную Вселенную.

Эта Вселенная ограничена пиджаком, брюками, несет на себе бакенбарды, опирается на микропорку. И в отличие от упомянутых макарон, камня и диван-кровати — которые тоже, так сказать, млечные пути! — Вселенная в пиджаке может ненавидеть, сморкаться стоять в очереди, писать отчеты.

Элементарные частицы ОДИНАКОВЫ, но почему-то одна галактика умная (свинья, человек), другая — абсолютный дурак (диван-кровать).

Ну, не чудо ли человек?

Да здравствует человек, который умнее диван-кровати!

Почему так?..

Или вот. Удивительное рядом.

Это из мира условностей.

Соседи. Наши кровати разделены шестисантиметровой стенкой. Мы знаем их интимно. И мы проживем с ними жизнь, так и не познакомившись (разные подъезды).

Просыпается и долго хнычет их мальчик.

Мать его успокаивает. Рассказывает ему сказку, похожую на судебный очерк «Случай в тайге», из «Литературной газеты».

Нигде не прописанные, давно не работающие родители, может быть, любители спиртного, чтобы уклониться от расходов на содержание своего младшего ребенка, отводят последнего в дремучий лес (тайгу) и оставляют его там на голодную смерть. Однако смышленый пострадавший скрытно отмечает дорогу камешками и, отчетливо представляя правовую сторону вопроса, возвращается по ориентирам к нарушителям средневековой законности. Родители-рецидивисты повторно обходят моральный и уголовный кодексы, и мальчик с пальчик снова в зеленом массиве (тайге). Общественность таежного поселка в лице… В лице Людоведа… Но это же не тайга, это джунгли… Джянгл… Два старика в набедренных повязках.

…Что-то бьется, хочет освободиться, вылупиться, трясется, гремит…

— Григорий! Ты будешь вставать? Или у тебя командировка?

— Что?.. Какая, к черту, командировка!.. Го-осподи! Когда я высплюсь?

— Мог бы записаться в какой-нибудь ГИПРО или ЦКБ.

— Записаться… Кинь носки. А я и пошел вчера. Кладу на зеленый стол журнал командировок по городу. Главный глянул на страницу назад. «Вы позавчера уже были в ГИПРОТРУБПРОМЕ. Как в вашем отделе с коэффициентом усидчивости?» Кобенится. Ведь и он, и я знаем, что командировка липовая. Медлит. Наслаждается. Шарит ручку. Противно, когда галактики врут. Врут взаимно. «Ой, говорю, вспомнил. Сегодня ехать не могу». И вытащил у него из-под пера журнал. Ну, что ж. Мне не будет забыт и этот микрокукиш.

— Какие галактики? Тебе бы отдохнуть, в самом деле.

Конец июля. Ливни сбили листву, и лето на скверах выглядит сентябрем.

«Сентябрь» у нас с Верой словно бы код военной операции. Точно «Барбаросса» или «Большой лев».

Мы по молчаливому уговору отчуждены, законспирированы.

Однако, вот сейчас, мы идем с ней вместе по асфальтированному въезду во двор нового корпуса клиники.