Жизнь Василия Курки - страница 7

Гришин шагает рядом с Куркой, и кажется ему, что сейчас он может охватить войну одним взглядом как целое - громаду, возникшую в июне сорок первого и с тех пор тянущуюся через все дни и ночи долгих этих лет. Kак одно существо с могилами по краям тысячекилометрового следа.

И вспоминается война зрелая: организованная, отлаженная машина.

Танки, самоходки , орудия, грузовики с мотопехотой, двигающиеся после Kурской дуги на юго-запад, между минных полей, которые не успевают разминировать, как прежде не успели убрать хлеба. И тогда, по пути в Тамаровку, казалось, что т а к о й война останется: до конца - регулярной, машинной.

Солнце чуть поднялось, и ледок на деревьях, холмах, колеях дорог растаял . Стеклянный, хрупкий звук ледяной пленки , ломающейся под сапогами, перестал доноситься.

Отовсюду слышалось жирное чавканье разбухшей земли.

Гришин поднял голову. Очень близко, на невысоком бугре, он увидел фигуру в длинной щеголеватой шинели.

Человек на холме не отрываясь смотрел в полевой бинокль. Гришин узнал командующего армией генерала Черняховского.

У подножия холма, одним боком до борта утопая в грязи, стоял «студебекер», груженный семидесятишестимиллиметровыми снарядами .

— Сержант! - опуская бинокль, подозвал генерал маленького сутулого солдата.

Сержант растерянно и суетливо повертел головой -

его ли зовут? - и, по-бабьи подбирая полы шинели, перебрался вброд по дну кювета, полного до краев жидкой грязи, через силу стараясь дать строевой шаг. Когда сержант поднялся на бугор, генерал тихо отдал ему какое-то приказание. Сержант скинул вещмешок, развязал его и присел на корточки. И генерал наклонился над вещмешком.

Гришин и Курка стояли у подножия бугра: они отчетливо видели все малопонятное, что происходило наверху.

И сотни солдат, бредущих мимо по изборожденному колеями и канавами полю, разделенному бугром и сливающемуся за ним в грязевую реку, останавливались, словно по неслышной команде, устремив глаза вверх.

Сержант вынимал вещи из мешка, обычный, однообразный солдатский обиход, и передавал генералу то быстро, решительно, то с видимым трудом, на долю секунды задерживая движение руки. Генерал некоторые вещи отбрасывал, а другие, немногие, протягивал обратно сержанту.

В сторону полетели консервы, белье, кожаные заготовки для сапог.

Люди на поле наблюдали за происходящим. Грязь незаметно затягивала солдат, но они не обращали внимания на то, что ноги уходят в топь.

А те, что стояли дальше и не видели ясно бугор, смотрели на очевидцев, по лицам стараясь угадать происходящее.

Сержант теперь уже сам с азартом отбрасывал вещи.

Тряхнув мешком, напоминающим пустое вымя , он повернулся по-уставному, сбежал вниз по склону, вытащил из ящика на затонувшем грузовике один за другим два снаряда, обернул чистыми портянками, осторожно засунул снаряды в мешок и перебросил тяжелую ношу за спину. Грязь проглатывала консервы, кирпичики пшенного

концентрата, сырое белье, наспех постиранное и подсушенное на последней ночевке.

Курка тоже засунул снаряд среди бинтов и коробок с медикаментами.

Солдаты близ бугра и дальше по всему полю слов нv разом поняли смысл и неизбежность происходящего. Они снимали свои вещмешки, подходили к одной из десятков машин, фур, телег, засосанных грязью, чтобы нагрузиться минами, снарядами, коробками с патронами и пулеметными лентами.

Солдатские вещи, скупой солдатский уют, добытый с таким трудом, падал в грязь, чтобы исчезнуть. Солдатский обиход, где дым и тепло махорки должны заменить тепло дома, а несколько строк письма - все книги, созданные на земле, всю мудрость и доброту, за тысячелетье отданные людям, а смена белья дать хоть надежду, что все это - грязь, пот, смерть за плечами - кончится когда-нибудь, чтобы и не присниться. Солдатский обиход, почти и невидимая ниточка, связывающая военное существование с обычной жизнью.

Грязь безразлично втягивала ненужное ей, и снова все однообразно чернело кругом, мутно поблескивало.

Гришин подумал : «Что же все-таки оставляют люди ? С чем нельзя расстаться даже перед лицом смерти? Письма ?! Письма уж конечно никто не выбросит. Можно умереть отчаявшимся, голодным, но как умирать, оттолкнув руку, протянутую из необозримой дали?»