Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет - страница 19
Сани остановились. От парадного входа по мокрому снегу переброшены были доски. Лилиан ступила на них. Сейчас, когда она, такая тоненькая, чуть клонясь вперед, придерживая на груди свой изящный жакет, в вечерних туфельках семенила по этой дощаной гати, она вдруг показалась ему диковинным экзотическим созданием, изысканно нездешним и фарфорово-хрупким в ореоле своей болезни, особенно на фоне всех этих топочущих лыжными ботинками здоровяков.
Он шел следом. Во что ты ввязываешься? – крутилось в голове. – И с кем? Но все равно, это совсем не то, что Лидия Морелли, которая час назад звонила ему из Рима. Лидия Морелли, которая назубок знает все уловки и ни одну не способна забыть хоть на миг.
Он нагнал Лилиан в дверях.
– Сегодня вечером, – сказал он, – мы ни о чем говорить не будем, кроме самых пустяшных вещей на свете.
Через час в баре было не протолкнуться. Лилиан глянула в сторону двери.
– А вот и Борис, – проронила она. – Как это я не подумала…
Клерфэ раньше нее завидел русского. Тот медленно протискивался к их столику сквозь толчею отдыхающих, что гроздьями облепили стойку. Клерфэ он демонстративно не замечал.
– Сани поданы, Лилиан, – сказал он.
– Отправь сани, Борис, – ответила она. – Мне они не понадобятся. Это господин Клерфэ. Вы с ним уже встречались однажды.
Клерфэ встал – чуть небрежнее, чем следовало.
– Неужели? – удивился Волков. – Ах да, в самом деле! Простите великодушно. – Он упорно смотрел чуть в сторону. – Это ведь вы были в гоночной машине, которая так напугала лошадей, верно?
Легкая нотка издевки в его голосе не укрылась от Клерфэ. Он ничего не ответил, просто стоял.
– Ты, должно быть, забыла, завтра с утра тебе снова на рентген, – заботливо напомнил Волков.
– Я помню, Борис.
– Но перед рентгеном тебе надо отдохнуть, как следует выспаться.
– Я знаю. Времени еще достаточно.
Она говорила с ним подчеркнуто ровным голосом, как с неразумным, непослушным ребенком. Клерфэ видел: для нее это единственный способ обуздать гнев, который вызывает в ней столь назойливая опека. Ему стало почти что жаль этого русского, настолько плохи, оказывается, его дела.
– Вы присесть не хотите? – не без тайного злорадства осведомился он.
– Благодарю, – холодно бросил тот, словно в ответ официанту, подбежавшему спросить: «Чего изволите?» Должно быть, тоже умеет расслышать издевку. – Мне тут надо еще кое с кем переговорить, – снова обратился он к Лилиан. – А ты тем временем могла бы уже в сани…
– Нет, Борис, я пока что хочу остаться.
Клерфэ все это надоело.
– Это я привез мадемуазель Дюнкерк сюда, – спокойно сказал он. – И, по-моему, я вполне в состоянии доставить ее обратно.
Теперь наконец-то Волков вскинул на него глаза. Он изменился в лице. Но нашел в себе силы улыбнуться.
– Боюсь, вы превратно меня поймете. Но объяснять вам все равно бесполезно.
Он поклонился Лилиан, и на мгновение показалось, что маска надменности на его лице вот-вот расползется. Но он все-таки совладал с собой и направился к бару.
Клерфэ снова сел. Он был собой недоволен. «Что мне здесь надо? – с досадой подумал он. – Мне давно уже не двадцать!»
– Почему бы вам с ним не поехать? – ворчливо спросил он.
– Хотите от меня избавиться?
Он взглянул на нее. Вид у нее был беспомощный, но ему ли не знать: беспомощность – самое страшное женское оружие. По-настоящему беспомощных женщин вообще не бывает.
– Конечно же, нет, – ответил он. – Значит, остаемся!
Она бросила взгляд в сторону бара.
– Он не уходит, – прошептала она. – Остался сторожить. Думает, я уступлю.
Клерфэ потянулся за бутылкой, налил ей и себе.
– Ну и хорошо. Посмотрим, кто продержится дольше.
– Вам его не понять, – с неожиданной резкостью заметила Лилиан. – Это не ревность.
– Нет?
– Нет. Он несчастлив, болен и заботится обо мне. Легко выказывать превосходство, когда ты здоров.
Клерфэ поставил бутылку. Ах ты, сердобольная бестия. Не успеешь тебя спасти, ты уже норовишь отрубить руку спасителя.
– Вполне возможно, – равнодушно проронил он. – Но разве быть здоровым – это преступление?
Она снова повернулась к нему.
– Конечно, нет, – пробормотала она. – Сама не знаю, что я говорю. Думаю, мне лучше уйти.