Жозефина. Письма Наполеона к Жозефине - страница 22

У подъезда карета останавливается. Бонапарт несет свою прирученную добычу в зеркальную комнату. Волшебное раздевание…

Не это ли воспоминание посетит генерала несколько месяцев спустя под Вероной, накануне битвы, когда он, такой же усталый, как и солдаты, растянувшиеся на мерзлой земле, будет писать:

«Боже мой! Как был бы я счастлив, если бы мог присутствовать при твоем милом туалете, увидеть плечико, белую, маленькую, но такую упругую грудь. А над ними – повязанную креольским платочком прелестную головку!»[9]

Но его «поцелуи в уста, глаза, плечо, грудь, всюду, всюду» будут оставлять Жозефину холодной, как мрамор. Так напишет ей сам Бонапарт.

Но тот вечер – чем был он для него, если не счастьем?

Впрочем, он наслаждался счастьем не безраздельно. Моська Жозефины, Фортюне, не пожелала уйти с постели и уступить хозяйку новому повелителю. Сопротивление тявкающей бестии раздражало Бонапарта, однако он уступил. Для этого оказалось достаточно всего лишь гримаски Жозефины.

Как не без остроумия замечает некий автор: «Бонапарт старался нравиться даже комнатной собачонке». И Фортюне осталась на своем привычном месте.

«Видите эту шавку, – сказал однажды генерал поэту Арно, – это мой соперник. Ему принадлежала кровать госпожи, когда я на ней женился. Я хотел заставить его уйти. Бесполезная попытка. Мне объявили, что я должен либо лечь в другом месте, либо согласиться на совместное владение. Меня это очень взбесило. Но вопрос заключался в том – взять или отдать. Я покорился. Фаворит был не столь снисходителен. Доказательство – у меня на ноге».

А через пять месяцев после свадьбы любовное письмо Жозефине Бонапарт завершает так: «Тысяча поцелуев, и даже для Фортюне, хоть он и злой»[10].

Судьба шавки, о которой герцогиня д’Абрантес (мадам Жюно) говорила, что она «никогда не видывала более ужасного животного», закончилась трагически в 1797 году, когда Бонапарт укрылся в Монбелло. Огромная дворняга тамошнего повара не слишком вежливо обошлась с малюткой Фортюне. Бедняжка умерла, отброшенная к стене мощной лапой недоброжелателя. «Представьте себе печаль хозяйки!» – замечает Арно. Еще бы!

Второго марта Бонапарт был назначен главнокомандующим Итальянской армией. 9-го он женился. А 11-го генерал был уже в дороге и нагонял свой отряд.

Новобрачный оставил Жозефину одну. Он любил ее и доверял ей.

В конце марта Бонапарт в Ницце принял на себя командование ордой грабителей и якобинцев. Он сделает их солдатами Великой армии, поведет их к триумфам.

Лавры победы, вырванные у судьбы, Бонапарт посвятит имени жены. Кто достоин их более чем она? Кто более нее заслужил почести этой новой, ни с чем не сравнимой славы? Только Жозефина! Он, влюбленный, верит в это.

Его неистовые, буйные депеши, покрытые пылью дорог, с сообщениями о победах вперемешку с признаниями в любви, ежедневно летят на улицу Шантерен. В тот дом, где накануне брачной ночи он нашел – что бы вы думали? – золотого орла, забытого Тальма, одним из интимных приятелей креолки.

Бонапарт женился на Жозефине. Значит, он ее любил. А за что?

За то, как уверяет Баррас, что считал ее имеющей влияние. За то, что с ее помощью надеялся получить доступ в общество Сен-Жерменского предместья.

Но в Сен-Жерменском предместье Жозефина знает только изгоев дворянского общества и авантюристок, хозяек салонов, похожих на притоны.

Да и само Сен-Жерменское предместье, остававшееся по сути роялистским, искало ли знакомства с вдовой гильотинированного, пусть и генерала, но все же генерал а-якобинца? С ней будут искать знакомств позже, когда она поднимется на недосягаемую, даже по меркам Сен-Жерменского предместья, высоту. А до тех пор Жозефину просто используют, потому что знают способности креолки в искусстве выпрашивания помилований, щедрот и всякой мелкой монеты великой фортуны, всего, над чем ее вознесет чудеснейший из случаев, удивительнейшая из судеб.

Но в 1796 году кто может предвидеть торжество вдовы Богарне?

Так, значит, Бонапарт ценил ее за ум? Но ум Жозефины – это миф. Примеров тьма.

Тогда за что же?

Значит, за красоту?