Журнал «Вокруг Света» №02 за 1967 год - страница 2

Молчаливая угроза смотрела на врага темными окнами изб. И враг становился еще более оголтелым и преступным от страха и от предчувствия неминуемого возмездия. Он убивал, насиловал, уничтожал. И это село — Святое — сжег дотла.

Сожженные села давно восстановлены. И Святое тоже. Только теперь оно носит другое название — Партизанское.

Время рушит, сравнивает с землей истлевшие лесные землянки — обиталище партизан, приют жителей сожженных сел. Мало где уцелели партизанские наблюдательные пункты — обветшалые лестницы из поперечных планок, набитых на стволы самых высоких сосен.

Но время бессильно перед памятью и благодарностью людской. Вновь протаптываются заросшие партизанские тропы, восстанавливаются партизанские землянки. В них все как когда-то: железная печурка, у которой лишь и было тепло, столик с медной гильзой и фитилем в ней, нары, устланные еловыми ветками; только пахнет нежилым — землей, сыростью.

А ведь здесь жили, ждали ушедших на бой отцов, мужей и сыновей. Здесь рождались новые граждане советской земли — дети непокоренных.

Теперь это своеобразный музей — память о тех, кто не дожил, но за кого отомстили. И о тех, кто выстоял и узнал счастье победы. Сюда приезжают каждый год ветераны, прошедшие сквозь огонь, вынесшие все муки и дождавшиеся светлых дней, о которых мечтали в этих землянках...

Иду по лесу с Александром Николаевичем Барановым. Молод — на вид не дать тридцати, но уже председатель сельсовета. В войну был совсем птенцом. Но когда он ведет свой мотоцикл по глухим, заросшим высокой травой партизанским тропинкам, когда просто стоишь с ним у старой бронзовеющей сосны, думаешь, что и он воевал в этих местах.

Тихо говорит:

— А вот здесь была переправа, тут — землянки, где-то вой у тех деревьев столкнулись с вражеской засадой, лоб в лоб, жестокий бой был... Братская могила — тоже бой...

А потом о другом:

— Бобры дерево спилили... А то кричит желна, большой такой дятел, — и вслушивается в пронзительный резкий голос.

И снова о землянках, заставах, боях. Далекое, близкое, нетленное... Все знакомо, любимо до кустика.

Жизнь — и память... Одни неразрывный узел. То высокое, светлое, гордое, что передается от отца к сыну, из одних чистых рук в другие, как священный огонь.

Священный огонь. Я вижу, как пламенеет он на одной из лучших площадей Брянска у памятника воинам. Стоят около него и убеленные сединой и совсем юные — те, кто идет маршрутами Всесоюзного молодежного похода по местам славы отцов. И говорят так же тихо, и так же подолгу молчат, как под сенью Брянского леса, на боевых тропах партизан.

А у меня в памяти прекрасные леоновские слова: «Когда стихнет военная непогода, и громадная победа озарит дымные развалины мира, и восстановится биение жизни в его перебитых артериях — лучшие площади наших городов будут украшены памятниками бессмертным»

Валерий Орлов, наш спец. корр.

Мусорная вода около нашего парохода зашевелилась, будто кто-то сильно подул на мусор, и из-под него вылезла стальная серая черепаха — американская подводная лодка.

Лодка двинулась малым ходом к причалу. Она шла неуверенно, как слепая. Она слишком близко прошла около нашего парохода.

Пассажиры в испуге сбились к одному борту.

Тогда лодка вдруг взвыла и завизжала так зло и пронзительно, будто ей начисто отдавили хвост. Старый рыбак, ехавший с нами на остров Капри, плюнул в сторону лодки и сказал:

— Бешеная дура!

Лодка забурлила винтами и медленно втиснулась в строй таких же серых американских подводных лодок. Они тесно стояли у каменной стенки в Неаполитанском порту.

После этого наш маленький белый пароход — «алискаф» (так здесь зовут пароходы на подводных крыльях) — начал осторожно выбираться из порта.

Налево чернел замок Кастель-Нуово, за ним — остров Искья — родина красивых открыточных рыбачек, а впереди начали подыматься берега Капри.

Этот остров, сложенный из сиреневого гранита, нехотя выползал из воды, пока не стали обозначаться на его береговых скалах обсохшие водопады, илн, вернее, «цветопады», желтой бугенвиллеи.