Журнал «Вокруг Света» №03 за 1980 год - страница 40

Бывают лица, словно живущие  улыбкой, — у Мухтарова именно такое лицо. Впрочем, я видела его и сосредоточенным, когда он, член художественного совета, принимал резьбу по ганчу или разглядывал декоративные вазы в местном музее. Когда обсуждались работы его учеников, на лице появлялось выражение несколько отрешенное. Но, как правило, держалось оно недолго, участие в споре делало мастера живым и непосредственным. В этой изменчивости, наверное, и заключалась натура художника.

Конечно, любой сказочный персонаж отличается друг от друга, на то он и сказочный. Драконы из Ура-Тюбе, например,— это свистульки. Когда-то они изготовлялись гончарами к празднику весеннего равноденствия: по преданию, свистом вызывали весенний дождь, «оби рахмат» — «воду милости». Драконы Каратага с их горбоносой головой и полосатым телом словно вышли, как водяные кони («аспа-оби»), из местных вод, забыв об огнедышащем дыхании, и только тихо посвистывают в доказательство своего миролюбия... Самаркандские драконы совсем иные. В древнейшей книге иранских племен, в священной Авесте, описан дух зла Ажи-Дахака (отсюда и пришло название «аждахор»). Герой предания убивает чудовище, и мир очищается в огне. И в древней Согдиаие, от которой сохранились на территории Средней Азии развалины и фрески, терракота и легенды, прислужницы культа огня изображались с огненно-алым тюльпаном в руках, с лолой. Рассказ мастера — это приближение мифа к обычному дню современного Самарканда.

Неважно, как осмысляется цветок мака. Важно, что он существует как необходимый элемент в облике дракона, что память о пережитых народами верованиях и представлениях остается в произведениях народного творчества. Важно, что цветут маки у стен дома, где живут глиняные аждахоры Мухтарова, как цвели они веками на земле Согдианы, у стен Мараканы — предвестника современного Самарканда...

Мухтаров берет в руки комок глины, сворачивает ее в гибкий и тонкий жгут. Палочкой с заостренным концом он чертит ромбы перекрещивающихся штрихов и в центре каждого ромба ставит точку. Это воспроизведение орнаментации глиняных драконов древнего Самарканда, найденных при раскопках на Афросиабе. Я слежу за руками мастера, не вдумываясь в условное значение орнамента. Руки безошибочны и точны в движениях, словно знание этих линий и точек передается вместе с прикосновением к афросиабской глине.

«Вы знаете какую-нибудь местную легенду о драконе?» — спрашиваю я мастера, не в силах противиться желанию пристроить к творимому аждахору хвостик экзотического повествования. Ученики — их в этот момент в комнате четверо — поглядывают на нас с мальчишеским любопытством. Мухтаров некоторое время вспоминает, продолжая процарапывать узор по глине, потом улыбается: «Сказки знаю». Но сказок о драконе такое количество, что на них мы не отвлекаемся. Мастер снимает с полки недавно обожженного золотистого дракона и сравнивает его орнамент, тоже восходящий к украшению афросиабской керамики, с тем, что вычертил по сырой глине. И видно, что за тысячелетие с лишним изменился не столько рисунок, сколько отношение мастера к своим драконам, — лаконичные штрихи теперь ложатся вольнее и живописней. Они лишены власти магических представлений. Но остается в глине и свобода жеста, и отзвук легенды, и власть обычая, и тысячелетняя традиция ремесла...

Мастер сминает исчерченную глину в сырой ком, и очертания древнего чудовища прячутся в вязкой массе. На столе появляется дракон расписной, многоголовый, крылатый — декоративная ваза, в которой легко поместятся несколько скромных одноголовых аждахоров. Этот дракон прямо из сказки, но переосмысленной в декоративное украшение, которое служит людям, а не пугает их.

Мы выходим из комнаты, заполненной драконами, под облачное весеннее небо, в прохладный день; потом открываем дверь и попадаем в тепло, исходящее от гончарной печи. В большой комнате работают молодые мастера. Стоят пиалы и орнаментированные зеленоватые миски, сосуды и чаши и, конечно же, драконы. Мухтаров знакомит меня со своим сыном. «Вообще-то, — говорит мастер совершенно искренне, — детей у меня мало. Только восемь». Я сочувственно киваю головой, не решаясь оспаривать это мнение. Спрашиваю, не занимаются ли гончарным ремеслом его дочери, хотя вижу, что женщин-мастеров в мастерских нет. Гончар говорит, что их ремесло достаточно тяжелое, а у женщин и так трудностей хватает...