Журнал «Вокруг Света» №04 за 1988 год - страница 14
— Глядите, подсан!
— Пацан? — послышалось мне.
— Не «пацан», а под-сан,— поправил он и вытащил из-под хаотического нагромождения коряг и сучьев спаренную оглоблю с загнутыми, как на лыжах, концами.— Эту штуковину хоть сейчас в этнографический музей. Надо же, уцелела! — директор рассматривал ветхую «штуковину» с нежностью коллекционера.— Вот мы говорим «пацан», «пацан», а что это такое, и сами не знаем.
— Ну как же,— возразил я,— мальчишка... паренек... малец.
— Это и ежику известно,— отмахнулся Коврижных.— А вот откуда слово пошло? А-а-а, не знаете! Так что молчите и слушайте, пока я добрый... Правильно следует говорить «подсан», что означает «подручный». У нас это слово появилось во время зимних лесозаготовок. Раньше лес с делянок вывозили на санях. Больше одного бревна средняя лошадь не утянет. Поэтому придумали подсанки, то есть «подсан», наподобие детских санок. Привязывали их к дровням, и лошадь уже тащила не одно, а целых три шестиметровых бревна. А кто помогал лесовику? Да его сын, мальчишка лет десяти-двенадцати, настоящий подручный. Так и пошло: «подсан» да «подсан». Я сам был когда-то подсаном!..
Он подвесил саночки к ближнему дереву и обвязал вокруг ствола березовой вицей: «Пускай подсохнут, я сюда еще вернусь». И чтобы унять неожиданно нахлынувшие воспоминания, сказал беспечно и с вызовом:
— Ну и Чаща! Я думал, здесь дичи, как в курятнике.— Он прошелся взглядом по верхушкам сосен и проверил ружье.— Пойду-ка насчет ужина соображу. А вы пока отдыхайте...
Я устроился на замшелом пне, достал записную книжку. Годовалый Соболь дернулся было за хозяином да вовремя опомнился, смекнув, видно, что толку от охоты не будет, и разлегся у моих ног. Дремотная блаженная теплынь пала на землю.
Вдруг прямо передо мной, шагах в пятнадцати, вырос неслышно появившийся матерый сохатый. Соболь тут же потянулся к нему носом, привстал на лапах, выделывая хвостом приветственные вензеля, и с наслаждением зевнул. Наверное, для него, непутевого, это была одна из разновидностей коровы или лошади. Да и я, признаться, не испытывал особого страха, разглядывая лесного быка с мощной грудью и тяжелой короной рогов. В Печоро-Илычском заповеднике, где одомашнивают диких лосей, мне приходилось гладить их по холке и угощать подсоленным хлебом. Правда, там они носили на шее колокольчики.
— Давай беги, а то Николай Васильевич придет,— сказал я миролюбиво.— У него два жакана в стволах.
Подняв тяжелую голову, лось смотрел на меня подслеповатым оком в перламутровых прожилках, рыл копытом подстилку и почему-то не спешил: видимо, в его жизни я был первым двуногим существом. Но вот в горельнике раздался треск, и сохатый встрепенулся, чутко повел ушами. Он отступал с достоинством гордеца, выбрасывая крепкие, литые ноги с черно-белыми копытами, и в его неспешной походке была видна изящная работа природы, создавшей его из болот, сочной хвои и звездных холодных ночей. До чего красивый зверь!
Но вернувшийся пустым Коврижных не понял моих восторгов. Первым делом он накинулся на Соболя, заодно досталось и мне. Очень уж он переживал свои охотничьи неудачи...
И вот опять мы, двое скитальцев, бредем на поиски своей Чаши. Солнце, уже закатное, протянуло по земле длинные синие тени, и мы, ступая по этим теням, рубим себе проходы в глухом чапыжнике. Треск стоит, как на дровяном складе. Нога то и дело соскальзывает с замоховевших стволов, проваливается, выворачивая наружу сгустки болотного киселя. Пни, заросшие ягелем, преграждают путь, елки цепляются за одежду...
Наконец мы вышли на открытое место и остановились. Знойно и остро пахнуло смолой, как будто воздушная волна прокатилась, и мы скорее догадались, чем поняли, что вот сейчас-то и начнется настоящая Чаща.
После захламленного леса открылся узкий коридор квартальной просеки, которую обступили мачтовые стволы. Это были остатки так называемого «государева дерева», которое когда-то плотной стеной окружало эти холмы.
Мы вступили на просеку, как в глубокий тоннель, и деревья сомкнули за нами плотный зеленый занавес. Пушистый сиреневато-белый кружевной ковер стелился, пружинил под ногами. Все деревья обросли седыми космами, заплелись общими корнями, обнялись ветками, и все вместе представляли собой одно нерасторжимое братство. Верно говорили люди: «Здесь дерево к дереву, здесь стяга не вырубишь». Стволы были без единой извилины и неохватных размеров, с бесформенными тяжелыми наплывами, благодаря которым они держали свою царственную крону. Мы смотрели наверх, ухватившись за чешуйчатую кору, чтобы не упасть, и поражались силе земного естества, исторгнувшего из себя этих гигантов.