Журнал «Вокруг Света» №06 за 1986 год - страница 47
Покорители семитысячников Хан-Тенгри и Победы добирались до вершин менее опасным путем, по боковой морене. Сам же ледник оставался столь же загадочным для науки, как и марсианские каналы.
И вот в гидрометеослужбе Киргизии нашелся расторопный человек, сумевший организовать экспедицию. На другой день после телеграммы я уже был во Фрунзе. Из аэрофлотовской гостиницы позвонил в управление, мне ответили, чтобы я ждал товарищей.
Они не замедлили явиться, будто стояли за дверью. Оба плотненькие, как боровички, в беретах, сапогах и штормовках. Торопкого в движениях, с выпуклым лбом и лысиной, рыжеватой бородкой и маленькими цепкими глазками звали Николай Васильевич Максимов, он возглавлял экспедицию. Замом по хозяйственной части был Юра Баранов, с глазами агнца, носом картофелиной и бородой разбойника. Они были как раз теми, кто собирался «рассеять мрак» на Иныльчеке. С первых же минут показалось, что мы давно знаем друг друга и непонятно, как обходились без встреч.
Николаю Васильевичу шел 44-й год. Остальные, за исключением меня, не вышли из комсомольского возраста. Максимов сказал, что завтра на вертолете мы добираемся до Пржевальска, куда уже заброшено экспедиционное имущество, оттуда постараемся подобраться к Хан-Тенгри и пику Победы. Мне уготовили «круглое катать и плоское кидать». Но, присмотревшись, Макс (так звали Максимова за глаза) поручил съемку фильма о нашей работе.
Опыт я уже имел, гоняя волков с вертолета на Кольском полуострове. Но тут пришлось столкнуться с совершенно иными условиями — ослепительным горным солнцем. Пленка оказалась очень чувствительной. Самый плотный оранжевый светофильтр и почти закрытая диафрагма все равно пропускали много света. Ужасную передержку я надеялся скорректировать при проявке, но негатив получился плотным и черным, как лицо сенегальца. На фоне ослепляющих снегов по экрану скакали ореольные тени, угадываемые разве что по знакомым ужимкам...
План работ тоже рухнул с самого начала. Из-за высокогорья вертолет не мог высадить нас в центре ледника, как намечал Макс. Мы приземлились в самом конце ледяной реки, у «языка» Иныльчека. Сюда же подогнал своих лошадей старый проводник Филипп Матвеевич Лизин.
Разбили лагерь в долине, заросшей мятликом и кустиками верблюжатника. За пенной шумливой рекой взбирались на склон седые тянь-шаньские ели, дальше высился снеговой пик Нансена, до которого когда-то добирался Мерцбахер.
Грохотом вертолетного мотора мы вспугнули тишину. Филипп Матвеевич разжег костер, стал варить в казане суп. Тишина вернулась, опустилась на огонь, на камни и черные скалы.
Я отошел в сторону, лег на камни. Стало знобить. С тревогой стал прислушиваться к сердцу. Оно билось неровными толчками, с трудом проталкивая загустевшую от высоты кровь. А ведь здесь высота всего три километра, что же будет на леднике, где высота пять, на вершинах, где семь?..
— Женя, готовь кружку! — крикнул Макс.
Я побрел к рюкзаку за кружкой, пил бульон, не чувствуя ни вкуса, ни запаха.
Николай Васильевич понял мое состояние, сказал тихо:
— Это пройдет, старина. Акклиматизация.
Ночью слышались непривычные шумы живущих гор. Глухо, как подземка, грохотала река. Слабо посвистывали былинки мятлика. С вершин долетал унылый вой вьюги. Изредка погромыхивали протяжные раскаты обвалов.
Эти шумы и кислородный голод стали потом нашими постоянными спутниками. Караван из вьючных «киргизок» и людей поднялся на «язык» ледника, двинулся вперед и вверх. Попалась воронка. Точнее, кратер с антрацитно блестящим льдом. В отверстие мог бы провалиться грузовик.
— Макс, какая здесь толщина?
— Мощность? — переспросил Николай Васильевич.— Семьсот...
Из такой ковриги льда — шестьдесят километров в длину и семьсот метров в глубину — состоял Иныльчек.
Путь преграждали трещины. Чтобы прошли лошади, мы забивали трещины камнями, ставили пирамидки для ориентировки и опять бухали по льду стальными триконями ботинок. Шли второй, третий день, тупо думая лишь о дороге — чтобы ровней была она, о времени — чтобы скорей бежало оно, о минутах привалов — чтобы медленней тянулись они. Только опустимся на камни, распрямим онемевшие плечи, пошевелим отекшими пальцами, а Макс уже торопит: