Журнал «Вокруг Света» №07 за 1960 год - страница 10

Впрочем, у меня быстро прошла охота думать о том, что могло бы произойти. Гораздо важнее было найти выход из затруднительного положения, в котором мы очутились. Веслом разворачивать плот на прежний курс было бессмысленно: ветер пропал, а без него мы не смогли бы удерживать плот в нужном положении. Поэтому еще с полчаса мы продолжали заниматься «утренней гимнастикой»; наконец меня осенило. Плот сильно кренился из-за того, что затоплена каюта, — вода своей огромной массой усиливала качание. Напрашивалось логическое решение: убрать стены каюты, предоставить волнам полный простор. Правда, без переборок каркас, на котором держится крыша, станет слабее, а ведь мы находились на крыше. Но что делать? Уж коли выбирать между быстрым концом и долгими мучениями, то я предпочитал первое. Мне казалось, что и остальные должны разделять это воззрение. Но друзья отнеслись к моему предложению без всякого энтузиазма. Правда, и активного протеста тоже не последовало, а мне большего и не надо было.

Итак, я вооружился злополучным топором, который предусмотрительно припрятал в разгар безумия Хуанито, и спустился с крыши. Стены каюты состояли, к счастью, из тонких мазонитовых плит. В обычных условиях я, разумеется, сокрушил бы их без труда. Однако условия на борту «Таити Нуи-II» давно перестали быть обычными, и едва я прорубил дыру в одной стене, как пришлось поспешно перебираться к другой: плот накренился, и меня чуть не смыло за борт.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я стал читать приветственные надписи, которые наши доброжелатели в Конститусьоне начертали на стенах каюты, когда плот еще только строился. Большинство надписей — даже призыв скорее погибнуть геройской смертью, чем отступить, — нимало не воодушевили меня. Но тут я прочел написанные красным мелом слова: «Счастливчики, вам предстоит такой чудесный поход!» — и мигом разнес всю переборку.

Плот сразу стал намного остойчивее, можно было прекратить акробатические упражнения. А через несколько часов мы приободрились еще больше: подул северо-восточный ветер, который позволил нам взять курс на остров Восток.

Ветер сделал плот остойчивей. Но не успели мы обрадоваться, как глухой стук, сопровождаемый звоном разной тональности, дал нам понять, что волны, беспрепятственно перекатываясь по каюте, уносят остатки снаряжения. Мы могли бы, хоть это и рискованно среди ночи, нырнуть в каюту и спасти наиболее ценные предметы. Но куда их поставить? Пришлось сделать вид, будто ничего не происходит...

Наступило утро. Ураганный ветер, грозивший затопить нашу хрупкую платформу, заставил убрать паруса, и сразу качка стала сильнее. А тут еще опять пошел дождь. На этот раз мы уже не кричали от радости.

День за днем, ночь за ночью продолжалась штормовая погода. Дождь лил почти без остановки. Мы шли без руля и без ветрил, и могучие волны делали, что хотели, с плотом — вернее, с жалкими остатками плота. Наши силы медленно иссякали, а с ними и воля к жизни.

Теперь, вспоминая те ужасные дни, я склонен думать, что нас спасла качка: если бы мы не согревались вынужденным движением по крыше, не миновать нам воспаления легких. Для Эрика мы ухитрились соорудить палатку, но все-таки то и дело приходилось выжимать его одежду.

27 июля мы решили, что приходит конец. С утра было пасмурно завывающий ветер беспощадно хлестал обнаженные дрожащие тела Только обсохнешь — как снова начинается дождь, и промокаешь до нитки.. Высокие волны лизали края крыши и время от времени обдавали нас для разнообразия солеными каскадами. Все угрюмо молчали; вдруг раздался голос Ханса: он сообщил нам, что по возвращении в Чили переменит специальность — займется сельским хозяйством, и мечтательно добавил:

— Представляете, какое это будет наслаждение: взять в руки добрую пригоршню земли...

Ханс нередко разгонял нашу мрачность юмористическими замечаниями; от него сплошь и рядом можно было услышать реплики, из которых явствовало, что он считает наше плавание чем-то вроде туристского похода, предусматривающего испытание участников в различного рода лишениях. Однажды Ханс совершенно серьезно пожаловался на то, что жизнь на борту проходит чересчур однообразно — словно в этом заключалась наша главная беда! А вообще я уважал Ханса за его неунывающий нрав. Неплохо бы и остальным быть такими.