Журнал «Вокруг Света» №09 за 1971 год - страница 10

Едва-едва добрел,

Усталый, до ночлега...

И вдруг — глициний цвет!

(Средневековое японское трехстишье)

В улочке старой Хивы двери всех домов были закрыты. Солнце расплескивало свой жар по глухим стенам глинобитных домов, и мы, случайные путники, застигнутые нестерпимым полуденным зноем, буквально физически ощущали прохладную полутьму пространства, защищенную резными деревянными створками. Двери были закрыты, потому что они хранили оазис в этом расплавленном мире. И именно закрытые, они с восточной настойчивостью приглашали нас отдохнуть за их надежной стражей — от потрескавшейся колоды порога до притолоки двери были покрыты узором, который многословно и красноречиво рассказывал, что сберегли они для нас. Двери обещали сказочный сад, где взращенные прохладной водой стебли, причудливо сплетаясь, встают сплошным сводом между путником и палящим солнцем, где райские птицы доверчиво расхаживают у самых рук человека.

Это ли бесхитростное добросердечие побудило когда-то покрыть дверь изощренным орнаментом, или простительная гордость хозяина за свой дом, гордость мастера, или неосознанное следование древней традиции — кто знает? Да и можно ли разложить по полочкам эти чувства.

...В Поволжье у каждого уважающего себя хозяина дома был лев. Пышногри-вый, с длинным хвостом, заканчивающимся, как и положено, кисточкой. Эти львы жили, как и всякие другие львы, в диковинных зарослях. Львы были маленькими — в среднем примерно полметра в длину. Звери были насторожены и махали передними лапами, стараясь изо всех сил быть грозными. Но этого-то как раз у них не получалось. Они совершенно не походили на властелинов животного мира, а смахивали скорее на бесчисленных «жучек» и «шариков», добродушнейших существ, бегающих «меж двор». Наверно, поэтому-то этих львов и назвали ласкательным деревенским прозвищем — лёвики, как бы определяя тем самым их дворовую безобидную сущность.

Рядом с лёвиками, держа в руках ветвь аканты, растения заморского, помогающего от многих скорбей, всегда находилась пышногрудая дева морская — сирена, имеющая от головы до чрева образ человечий, а ниже — рыбий.

Какими судьбами занесло эти заморские дивы сюда, на фронтоны и вереи крестьянских ворот и дверей российской глубинки? Только ли любовь ко всему сказочному, чудесному, дивному? А может быть, хотели поволжские мастера сказать этим узорочьем: из каких бы краев ни постучал в ворота странник, найдет он в этом доме тихий приют, как нашли его здесь чужеземные девы морские, заморские единороги и кентавры, ставшие «инрогами» и «китоврасами», да некогда грозные львы, обратившиеся у добрых людей в таких добрых лёвиков...

«Вот я пришел к тебе, владыка правды...

Я не творил неправды людям, не убивал своих ближних, не делал мерзостей... Я чист, я чист, я чист, я чист...»

(«Книга мертвых». Древнеегипетский папирус)

Войти в древнеегипетский храм Карнак было не просто. Храм считался неким подобием мира: колонны, словно окаменевшие деревья, поддерживали окрашенный в голубой цвет потолок с нарисованными золотыми звездами и птицами — небо. Шествия, направляющиеся в храм, пышные и многолюдные, неторопливо двигались через длинную аллею совершенно одинаковых каменных изваяний священных животных. Монотонность этой прелюдии «вхождения во храм» как бы заставляла идущих к своему божеству отречься от житейских треволнений и мирской суеты. И в конце этого пути перед людьми вставали две иссеченные рельефами, рассказывающими о жизни «верхнего мира», циклопические башни, перед которыми высились колоссы — огромные изваяния обожествленного царя. Здесь процессия останавливалась и совершались моления.

Вся архитектура входа вела человека так, что он не мог сразу, «из мира земного», шагнуть через порог, где обитает божество. И так было везде.

...Соборы средневековья, втиснутые в теснину узких улочек, прячут свои двери в глубине ряда уменьшающихся, как в перспективе, стрельчатых арок, которые словно сжимают то пространство, что на десятки метров отставило древнеегипетский храм от обыденной жизни человека. А в конце этого уже чисто символического пути человека останавливают кованые двери с изображениями «священных» сцен, открывающих основной смысл дома, что начинается за этим порогом. Недаром рельефы, во множестве украшающие двери романских и готических соборов, называли когда-то «евангелием для неграмотных».