Журнал «Вокруг Света» №09 за 1972 год - страница 9

Мы вышли в торцовую комнату, где три стены были застеклены. Вокруг в ящиках стояли Канарские пальмы и верхушками словно поддерживали потолок. Посередине — стереофонический проигрыватель с двумя почти метровыми колонками по сторонам, а на полу длинный ряд пластинок. Я пробежал взглядом по этому ряду: здесь все — от «битлзов» до Баха.

Маэстро начал совершать «обряд». Тщательно приготовил свой стул, определил место моего стула — сзади от себя в полутора метрах, сел, положил палку к ногам и повернулся вполоборота ко мне.

— Что будем слушать? — он пристально посмотрел на меня. — Хотите «Когда-то нам сияли звезды», поет Корелли? Или Чайковского «Вальс цветов»?.. Ну хорошо, начнем с «Кантина торерос». Это гимн моего дома... Тореадорская харчевня — место, куда заходит тореадор, если бык не поднял его на рога... Я начинаю день и заканчиваю его этой пластинкой. — Он взял бархоточку, протер пластинку, поставил на диск и поудобнее устроился на стуле, выпрямив спину. Звуки скрипок заполнили оранжерею, вонзились в пальмы, но постепенно смычковая группа ушла на второй план, возникло несколько глубоких аккордов гитары, вступили кастаньеты — ив ритме болеро зазвучала гордая музыка. Маэстро увлекся, сжался, глаза горят. Вскинул руки в такт музыке, обернулся ко мне, а сам не здесь, там, в таверне с тореадором... На полную мощь звучат колонки, в одной — оркестр, в другой — гитара и кастаньеты, и это ритмическое объемное звучание, эта музыка, как разряд молнии, как мощный всплеск человеческих настроений... На диск ложится другая пластинка, и звучит меланхолическая грусть Чайковского, на лице Маэстро все оттенки музыки: задумчивость, просветление.

Неожиданно серый дождливый день прорезало солнце, и обдало охрой Канарские пальмы, ящики с семенами, седую шевелюру Маэстро.

— Извините, должны приехать рабочие...

Подошла полуторка, Упитис объяснил рабочим, что делать, а сам все в том же пиджачке, с шарфом на шее и открытой головой уехал за почтой. Я вышел, покурил и вернулся в хаос бандеролей, книг, ящиков и семян... Боч отлично подготовил меня к встрече. Я все узнавал и принимал все необычности этого дома. Конечно же, неясное оставалось неясным, но во всем угадывалась логика, даже в том, что в доме не было ни единого гвоздя, на который можно было бы повесить гостю верхнюю одежду...

Вернувшись, Упитис начал просматривать почту. Я вспомнил, как Боч сказал, что по почте Маэстро трудно судить о его профессии, — он выписывает 65 журналов на всех языках цивилизованного мира... Он вскрывал конверт, прочитывал, протягивал мне.

— От моего друга Сучкова из Алма-Аты, — сказал Маэстро и вынул из конверта маленький пакетик, глянул его на свет. — Это семена среднеазиатской алычи... Надо ему послать свои последние лилии...

Иногда, передавая мне очередную корреспонденцию на английском или французском языке, он тут же коротко излагал суть написанного.

— О!.. Канада заинтересовалась моей айвой... А это пишет Берзинь, наш латыш. Он защитил кандидатскую на тему «Упитис».

Маэстро так произнес свое имя Упитис, словно речь шла не о нем, не о конкретном человеке, а о понятии, которое включает в себя науку, методы работы, результаты... Он передавал конверты, и обратные адреса говорили о широкой известности Маэстро. Ему писали из прибалтийских, кавказских, среднеазиатских республик, Белоруссии, северных областей России, с Украины, из Англии, Франции, Канады, Америки, Финляндии, Швеции...

У этого человека есть все: ученая степень, государственная премия, орден Ленина, есть земля и самое главное — щедрость, с какой он отдает все, что выращивает в своем саду. Петерис Упитис — заведующий селекционной лабораторией плодоводства Научно-исследовательского института Земледелия Латвии, и его лаборатория — это весь его дом и семнадцать гектаров сада...

Время от времени Маэстро рассылает пригласительные билеты по всей Латвии, и в Риге выпускается афиша, где сказано, что Упитис устраивает показ своих диапозитивов. Я был не прочь увидеть хоть несколько из них, но, когда Маэстро предложил пройти с ним на второй этаж, я растерялся. Зная основательность Упитиса, я понял, что дело не ограничится несколькими снимками. Мы поднялись на второй этаж, прошли мимо комнат с табличками на дверях: «Биологическая лаборатория», «Фотолаборатория» и, наконец, вошли в помещение, которое скорее напоминало зал кинотеатра, чем комнату. Одна стена была полностью занята экраном. Едва он собрался опустить черные шторы, как сквозь серый дождливый день снова пробилось солнце и остановилось на зеленых росточках, только что проклюнувшихся из земли в ящиках на окне.