Журнал «Вокруг Света» №09 за 1975 год - страница 44

Леонид Алексеевич протянул руку и, как в ту памятную августовскую ночь, привлек меня к себе, обнял крепко.

— Спасибо, дорогой Витторио. Плохо, что шум этот поднялся... Спасать меня не надо было. Но нет худа без добра! Теперь, может быть, нам легче будет бороться за наше дело. Здесь нужно глубже вести раскопки. Нужно бурение на Большом болоте. Я прихожу к убеждению, что основная масса нашего метеорита врезалась именно в Большое болото. Вы обратили внимание, что поверхность его покрыта складками, как волнами? Дугообразными. Это, очевидно, оттого, что в него вошли крупные осколки, возмутившие поверхность молодых торфяников, зыбуна. И мы найдем эти осколки, дорогой Витторио! И это будет большой победой метеоритики!

Я слушал Леонида Алексеевича, и мне было... тяжко. С некоторых пор в моей душе сидела заноза. Собственно, не «с некоторых пор», а точно с первого октября, когда на стареньком самолете «Юнкерс-13» я летел к Кулику. В районе Братска, там, где сверкающая лента Ангары вспенилась бурунами знаменитого Падуна, в распадке, между грядами покрытых чащобой холмов, я увидел обширное, продолговато-овальное болото. Поверхность его была буро-рыжая и волнистая — совсем как на Большом болоте. А в одной его части четко проступали округлые пятнышки, очень похожие на «кратеры» от падения осколков метеорита.

Поспешность выводов, как известно, — характерная черта молодости, недостаточности знаний...

«Здесь, наверное, тоже упал метеорит, — подумал я, глядя с высоты. — А вдруг Кулик ошибается? Может быть, он принял обычные для таежных болот ямы, выжженные вокруг пней в торфе подсохшего болота, за кратеры? А лесоповал вокруг — следствие вихря, повергнувшего уже мертвые, обожженные таежным пожаром деревья... Ведь таких пожарищ немало в тайге».

Стало быть, пришел я к выводу, Тунгусский метеорит надо искать не в том месте, где его ищем мы. Он, вероятно, пролетел дальше. И где-нибудь лежит себе в бескрайних и безлюдных просторах, на севере у Хатанги. Этот вывод и был моей «занозой».

Кроме того, добравшись до заимки у Большого болота, все мы, участники экспедиции, в том числе и корреспонденты, по указаниям Леонида Алексеевича вымораживали грунт, рыли траншеи и шурфы в «кратерах» и ничего не обнаружили. Ни малейших остатков метеорита! Ничего не дали и магнитометрические наблюдения. В одной из больших воронок Иннокентий Михайлович Суслов пролежал немало часов, опустив голову над котелком магнитометра. Ничего не сказала ему магнитная стрела прибора.

Я решил выдернуть «занозу».

— Леонид Алексеевич, — осторожно сказал я Кулику во время вечернего разговора. — А может быть, метеорит упал не здесь, а пролетел дальше? Я видел болота...

Продолжав мне не пришлось. Кулик резко отодвинулся, задел рукой свечу. Она упала и погасла. И в полной темноте я услышал чужой, жесткий голос:

— Предатель... Как я мог вам верить, старый дурак! Я должен был предвидеть, что академики вас убедят... Уходите!..

Сраженный несправедливым обвинением, я не нашел никаких слов в ответ.

Поутру мы выступили из лагеря на Хушме и, несмотря на сильные морозы, в четыре дня дошли до Ванавары, а после отдыха на фактории, еще через четыре дня, добрались до Кежмы. Весь обратный путь был для меня мрачным. Леонид Алексеевич расхворался. Целые дни он лежал и почти ни с кем не разговаривал. Болел также Иннокентий Михайлович: он сильно обморозил лицо и руки на последних, переходах.

От Кежмы ехали на санях. Однажды на ночевке в селе Неванка, где мы остановились в доме родителей Алексея Кулакова, я попробовал объясниться с Леонидом Алексеевичем. Из разговора ничего не вышло. Кулик сослался на головную боль и отказался беседовать. В Тайшете, в ожидании поезда, я решил поведать о происшедшем на базе Хушма Суслову. Мы уединились с ним за столиком в углу буфета. Выслушав мою исповедь, Иннокентий Михайлович — через щели между бинтами — как-то грустно поглядел на меня, вздохнул, похлопал по плечу и оказал:

— Дело ваше дрянь. Думаю, однако, паря, не скоро у вас с Куликом отношения наладятся. Он человек бескомпромиссный. Да или нет.