Журнал «Вокруг Света» №09 за 1988 год - страница 51

...Ночью Байков был разбужен Бобошиным и они осторожно вышли вслед за выскользнувшим из фанзы Лан Женем. Луна озаряла тайгу и заснеженные горы. Притаившись в тени навеса, они наблюдали присевшего на корточки под кедром и поднявшего голову Лан Женя, который начал выть, подражая в точности протяжному вою красного волка. При этом он вытягивал нижнюю челюсть и по мере понижения звука опускал голову почти до земли, совсем так, как это делают волки...»

М. Быкова. Вспомните сказку С. Аксакова «Аленький цветочек». Купец забрался в лесные дебри, и вдруг «...вырос как будто из земли перед купцом зверь не зверь, человек не человек, а так, какое-то чудище, страшное и мохнатое, и заревел он голосом диким... У честного купца от страха зуб на зуб не приходил... Раздался в лесу хохот, словно гром загремел...»

И откуда только почерпнут этот заморский образ?

Крупный русский бытописатель и знаток природы П. И. Мельников (А. Печерский), рисуя ветлужские и вятские леса второй половины XIX века, места между реками Унжей и Вяткой, берега притоков левого берега Волги — Линды, Керженца, Ветлуги, Кокшаги, пишет: «Зимой крещеному человеку в лесу окаянного нечего бояться. С Никитина дня вся лесная нечисть мертвым сном засыпает: и водяник, и болотняник, и бесовские красавицы чарус и омутов — все до единого сгинут, и становится тогда в лесах чисто... Спит окаянная сила до самого вешнего Никиты (5 сентября, весенний — 3 апреля), а с ней заодно засыпают и гады земные... Леший бурлит до Ерофеева дня (4 октября), тут ему на глаза не попадайся: бесится косматый, неохота ему спать ложиться, рыщет по лесу, ломит деревья, гоняет зверей, но как только Ерофей-Офеня (4 октября) по башке лесиной его стукнет... окаянный спит до Василия парийского, как весна землю парить начнет (12 апреля)».

Семидесятипятилетний Егор Акимович Яковлев (отличавшийся не только отменным душевным здоровьем, но и определенным общественным положением) так поведал о событиях 1909 года возле деревни Коробово Андреевского района Смоленской области (губернии). Было ему в ту пору 10 лет. Однажды в сумерках они отправились с отцом в лес, чтобы привезти домой несколько вязанок дров, заготовленных для помещика. Из одной на поляне выбрали чурбачков. А чтобы не очень заметна была пропажа, решили и из другой вязанки неподалеку дров набрать. Но тут услышали шаги. Решили, что лесник, замерли. Вдруг видят, из лесу вышел человек, ростом метра два с половиной. Раздет, волосат, лицо страшное. Поняли сразу — перед ними лесовик. Отец попытался его несколько раз перекрестить трясущейся рукой, но, увидев, что тот не растворяется, бросил эту затею.

Мальчик стоял за спиной отца, потянулся было рукой к топору, привязанному к поясу сзади, да тот углядел и угрожающе стал подступать.

Отец пришел в себя первым и говорит: «Ежели ты добрый человек, то подходи к нам покурить, а ежели лесовик, то уходи поскорее». Тот в ответ что-то пробормотал невнятное и удалился. А отец с сыном быстро возвратились домой.

Женат был Егор Акимович на женщине из своей же деревни. В отрочестве с ней тоже произошел из ряда вон выходящий случай. Пошла она осенью по грибы. Набрав лукошко, уже возвращалась домой, когда ее остановил детский плач. Она сошла с тропинки, раздвинула кусты и увидела... маленького ребенка, который лежал на пучке жухлой травы. Он был немного волосат, лицо страшненькое. Преодолев отвращение, она взяла его на руки и стала качать. В это время почти бесшумно раздвинулись кусты, и девушка увидела перед собой лесовую. Та подошла, одной рукой взяла малыша, прижала к себе, а другой подхватила траву-подстилку и не торопясь удалилась. Девушка, забыв о лукошке, бросилась со всех ног домой.

Уже в конце XVIII и в самом начале XIX века авторы трудов, посвященных мифологии славян, не только упоминали лешего как одного из наиболее распространенных образов, но и указывали на общность представления об этом славянском существе с мифическими образами других народов. Все рассказы о лешем, как и об античном пане, сатире, силене, фавне, эстонском лесном духе, кавказском дэве, южнославянском волчьем пастыре, скандинавских скугсмене и юлбоке, мордовском дячке и его спутнице, например, той же мордовской виряве, немецких моховых старушках — родственны. Есть и бродячие сюжеты с соблюдением, конечно, национального своеобразия.