Журнал «Вокруг Света» №10 за 2007 год - страница 49

Несмотря на то что теория Дарвина в России была известна и популярна еще с 1860-х годов, официально преподавать ее стало возможно только после революции 1905 года и царского манифеста 17 октября, гарантировавшего основные гражданские свободы. После чего знаменитые московские Высшие женские курсы, оплот свободомыслия и прогресса, немедленно учредили у себя кафедру эволюции и дарвинизма. На должность ее заведующего был приглашен молодой зоолог Александр Федорович Котс.

Дарвин и курсистки

В те времена для любого зоолога ружье было столь же обязательным атрибутом профессии, как стетоскоп для врача или счеты для бухгалтера. А Котс относился к охоте не только как к профессиональной необходимости, но и как к личной страсти. Увлечение ею в сочетании со склонностью к коллекционированию вылилось в интерес к таксидермии — изготовлению чучел, которое в то время было в большой моде. Еще гимназистом будущий профессор стал постоянным клиентом и прилежным учеником лучшей московской таксидермической фирмы, принадлежавшей Фридриху Лоренцу. 16-летним юношей он получил за свои работы серебряную медаль на выставке Русского Императорского общества акклиматизации животных и растений, а к моменту приглашения на Высшие женские курсы у него уже имелась солидная коллекция. Со вступлением в должность собрание это переехало из его квартиры в зоологический кабинет, откуда отдельные экспонаты извлекались во время лекций как наглядный материал.

Но Котс хотел большего. Еще во время стажировки в Европе, предшествовавшей назначению на кафедру, он с неудовольствием писал о «монотонных рядах звериных или птичьих чучел», представленных во всех научных собраниях. Даже в знаменитом Дарвиновском зале Британского музея его поразило «богатство фактов и скудость, недосказанность объединяющей идеи». Получив на Женских курсах возможность сформировать небольшую экспозицию по своему вкусу, он задумал создать зоомузей нового типа, такой, в котором представленный материал организовывался бы в соответствии с глубокой и верной идеей (конечно, эволюционной), демонстрируя и доказывая ее положения. Из этой задачи естественным образом вытекал научно-художественный характер экспозиции: в ней, по словам самого Котса, «недоговоренное на препарате за стеклом витрин» должно было быть «досказано холстом и кистью мастеров и знатоков». Впрочем, художественность достигалась не только традиционными изобразительными средствами, но и с помощью так называемых «биогрупп» — композиций из чучел в динамичных позах, вписанных в естественный для них пейзаж-диораму. Сегодня такой способ представления материала является общепринятым, но сто лет назад это была большая редкость. Скажем, в России биогруппы делала только фирма Лоренца.

Лоренц и стал главным поставщиком нового музея. На протяжении месяцев лучший мастер фирмы (и давний друг Котса) Филипп Федулов работал исключительно для него, практически перебравшись в специально отведенную для этой цели препараторскую.

Впрочем, многое заказывалось и за рубежом — особенно препараты тропических животных. «Будьте столь любезны выслать парочку засоленных гиен!», «Какова теперь пометровая стоимость питонов и акул? Телеграфируйте!» — такие тексты летели из Москвы в разные концы мира. Иногда производители сами предлагали товар: «Имеются прекрасные сумчатые волки, крысы и куницы, но особенно рекомендуем квашеных морских слонов и замороженного бегемота!» Закупочные расходы многократно превышали средства, которые могли выделить на эти цели курсы, и большинство экспонатов приобреталось на собственные деньги небедного Котса.

С 1908 года к работе над экспозицией подключился Василий Ватагин — недавний выпускник естественно-математического факультета Московского университета и одновременно ученик известного художника Константина Юона. Зоологу-живописцу предстояло «досказать холстом и кистью» то, что невозможно было представить в виде подлинных препаратов. Василий Алексеевич проработал на музей более 40 лет, став главой отечественной школы анималистов.

Федулова и Ватагина Котс впоследствии называл сооснователями музея. Этим же титулом он отметил еще одного человека: курсистку Надю Ладыгину, которая в 1911 году стала его женой, а позднее — известным зоопсихологом, одним из первых попытавшимся «научить» детеныша шимпанзе человеческой речи. Впрочем, это совершенно отдельная история. А тогда, в первые годы существования музея, профессор просто нашел в Наде тот же интерес к знанию и просвещению, которым отличался сам.