Журнал «Вокруг Света» №12 за 1960 год - страница 12
— Что я говорил! Прилетел, голубчик!
Самолет идет на посадку. Видно, как ветер бросает машину из стороны в сторону. Люди в молчании следят за тем, как летчик безуспешно во второй, в третий раз пытается сесть. Потом самолет взмывает вверх и поворачивает обратно, становясь все меньше и меньше.
Босьян сидит в кровати, смотрит на Леху огромными, полными отчаяния глазами. Шум мотора постепенно замирает. Леха низко опустил голову. Потом, вскочив, кричит:
— Ну, что ты смотришь? Что?..
И убегает из палаты.
Зотов сидит в радиорубке и устало говорит в трубку:
— Алло! Алло! Алло! Товарищ Арсеньев? Меня на начальника строительства переключите. Товарищ Арсеньев? Да. Я. Плохо дело. Не сел самолет. Машину высылайте — пусть пробьются, как хотят, а хирург нужен. Умрет иначе парень-то мой.
Лицо Зотова светлеет, когда он слышит ответ. Он кивает, а потом кричит:
— Арсений Николаевич, постойте! Там еще повариху надо найти. Нина. Она теперь в орсе работает. Глаза у нее такие зеленые...
Зотов едва выслушивает ответ и совсем по-мальчишески кричит:
— Ой, спасибо вам, Арсений Николаевич!
Ночь. Босьян один. В палату входит Зотов.
Босьян отворачивается к стене. Зотов подходит к нему и спрашивает:
— Ну, как ты, Серго?
— Хорошо.
— Что болит?
— Ничего.
— У тебя не может ничего не болеть. Сейчас сделаю укол, и все будет в порядке.
— Я больше укол не дам делать.
— Почему?
— Игла кость скребет. Больно вы колетесь. А потом все равно теперь...
Зотов садится на табуретку и тихо говорит:
— Я был сыном батальона на фронте, у меня отца и мать убили. Комиссаром батальона у нас был узбек. Шариф Маткабулов. Толстый такой, смешной. Он для меня вторым отцом был. Его под Краковом ранило: две пули в грудь навылет, а одна под сердцем засела. Я тогда стоял за дверью, — после паузы продолжает Зотов, — и слышал, как он хрипел и ругался. Он совсем не умел ругаться, а поэтому было очень трудно слушать, как он ругался. Я вошел к нему, стал около двери и заплакал. И он тогда перестал хрипеть и ругаться. Он тогда сказал мне: «Не плачь, сынок, не плачь. Я еще Кара-Кумы построить должен...» Ясно? А тебе надо продержаться часа три. Машина вышла. Вездеход. С хирургом. И Нина едет.
В окне — солнце, пробивающееся сквозь низкие рваные облака. По-прежнему метет сильный буран. Около постели Серго сидит Темкин.
— Ты поспи, Сережа...
— Не хочется.
— Надо тебе, браток, поспать. Хочешь, я тебе песню спою?
— Хочу.
И Темкин тихо поет.
Босьян закрывает глаза. Темкин, продолжая тихонько петь, заглядывает в его лицо. Шепотом окликает.
— Cepгo... Босьян не отвечает.
Тогда Темкин поднимается и подходит к окну. Задергивает шторы. Но в палату все равно доносится рев бульдозеров и тракторов. Тогда Темкин тихо выходит из палаты. Он бежит по поселку среди рева тракторов и бульдозеров. Он бежит к Зотову.
Зотов стоит в кругу бригадиров и заканчивает планерку.
— Итак, к семи часам доложить результаты по всем объектам. Особенно прошу быть внимательными группу монтажников на путеукладчиках. Ну и, конечно, кто глядит за дорогой. Все, товарищи, планерка закончена.
Бригадиры расходятся. На пороге один Темкин.
— Уснул, — говорит он Зотову. — Только тракторы ревут, разбудят ведь.
Зотов набрасывает полушубок и уходит вдвоем с Темкиным туда, где на отвале грунта сосредоточена почти вся техника.
— Товарищи! — кричит Зотов и поднимает руки. — Остановите моторы!
Удивленные бульдозеристы и трактористы высовываются из своих кабин.
— Заглушить моторы! — повторяет Зотов.
Он медленно идет от одной машины к другой, и моторы замирают. Все тише и тише становится на площадке, где брали грунт для всего строительства. В самой последней машине — Жора. Он стоит на подножке. Спрашивает:
— А что такое, Виталь Николаевич?
— Ничего. Просто уснул Босьян.
Жора ныряет к себе в кабину и выключает двигатель.
В поселок пришла тишина.
Клуб. Строители молча сидят за столиками. Никто не читает газет, никто не сражается в шахматы или домино. Тишина. Только слышно, как где-то далеко, около Синего ручья, там, где сейчас заканчивают ледовую дорогу для машины с доктором, ревут бульдозеры.