Журнал «Вокруг Света» №12 за 1979 год - страница 35
Но мы, в сущности, еще едва выбрались за городскую заставу, страна болотных арабов начиналась дальше. Мы пересели в мотобот.
Суденышко двигалось с натугой, иногда застревало на мели, врывалось в озерца свободной воды и снова пряталось в зарослях. Порой казалось, что плывем посуху, тростник раздвигался спереди и смыкался сзади, в нем что-то фыркало, вздыхало, с шумом передвигалось и, вероятно, следило за нами из гущи травяных джунглей.
Все, что мы вокруг видели, твердило в два противоречивых голоса о мощи и тщете усилий человеческих рук.
Когда-то, тысячи лет назад, в эпоху расцвета шумерской — или дошумерской? — цивилизации, здесь действовали гигантские ирригационные сооружения, на обширных пространствах орошенной плодородной земли росли пшеница и рис. Именно в те времена зародилась слава сказочного оазиса среди пустыни, райского Нижнего Двуречья.
Затем пришла катастрофа. Не сразу, не в ночь, не в год — возможно, чтобы ощутить ее приход, понадобилась смена нескольких поколений. Вспыхивали опустошительные войны. Люди бросали обжитые места. Берега каналов осыпались, поля превращались в болота. Там, где раньше зрели колосья, буйно разрастался дикарь-тростник.
И тут мне вспомнился наш среднерусский кипрей. Печальный цветок, сторож развалин и пожарищ, он тоже растет везде, откуда ушли люди. И еще вспомнилось из читанной когда-то «Туманности Андромеды»: космонавты летят над фантастической планетой, жители которой уничтожили друг друга в ядерных битвах, и видят, что всю ее поверхность заполонили маки, полчища черных маков, маков-мутантов, излучающих рентгены, маков, единственных и последних, кто остался на планете в живых.
В эпоху, когда возникали эти болота, человечество даже пороха еще не выдумало, не то что напалма и нейтронных бомб. Но и стрел с мечами оказалось достаточно, чтобы огромный край обезлюдел. Как, выходит, ужасающе легко и доступно гомо сапиенсу, если он не поумнеет, стереть себя с лица Земли и превратить ее в жуткую планету черных маков...
Через три часа мы достигли заводи, где торговцы скупают рыбу, привезенную из совсем уже глухих, глубинных районов болотной страны. Мотоботу дальше пути не было. Пересели в лодки.
И опять хлюпанье прогретой воды, поиски русла, протискивание сквозь заросли. Не то плавание, не то скольжение по илистому дну, по колеям, чуть более глубоким, чем нужно для колеса.
Без надежного проводника в эти дебри немыслимо соваться. Недаром сюда, в забытые богом края, издавна бежали всяческие изгои, рабы, бросившие хозяев, еретики, вошедшие в конфликт с обществом. Болотная страна становилась для них поистине обетованной, никто их здесь не отыскал бы, да и не пытался искать. Тот, кто попадал в эти места, обретал свободу от любых былых обязательств: его принимало нечто вроде нашей Донской вольницы или Запорожской сечи...
Год назад сюда приехал Тур Хейердал. Его волновала история Двуречья, и, конечно, в излюбленном, постоянном для Тура аспекте. Среди наскальных изображений он прежде всего искал рельефы, на которых начертаны корабли. В клинописных надписях на глиняных табличках его занимали строки о море.
Древние шумеры совершали дальние океанские плавания — Хейердал был убежден в этом. Оставался пустяк — отыскать прямые доказательства, и Тур не сомневался, что за ними дело не станет.
Однако на первых порах его постигло разочарование.
Тростник берди, из которого могли быть, по-видимому, сплетены древнешумерские суда, не уступал, правда, по своим плавучим качествам африканскому папирусу, не уступал, но и не превосходил его. В считанные дни, максимально в недели, он намокал, тяжелел, загнивал. Вязанки, сделанные из него, держались на плаву в среднем четырнадцать суток — и по реке-то не добраться до океана, хотя вполне достаточно для каботажных рейсов от деревни к деревне, по протокам, наподобие тех, что открывались нам уже пятый час.
Мы словно плутали по лабиринту без нити Ариадны, ведомые молчаливыми смуглыми Тезеями, и готовы были всерьез поверить в миф о Минотавре, когда шуршанье и треск в зарослях тростника, неумолчно сопровождавшие нас, внезапно усилились, стебли раздвинулись, и из них высунулась бычья голова.