Журнал "Вокруг Света" №7 за 1997 год - страница 36

Надо ли говорить, что уж большие-то, всем известные пароходные общества, как то: «Самолет», «По Волге», «Кавказ и Меркурий», а еще «Русь», фирма Зевека и другие, отслежены у Владимира Михайловича до последнего парохода. И есть огромный список, где на каждый указаны место и гол постройки, размеры корпуса и мощность машины, как, если название было царское, переименовали Временное правительство и большевики, как закончил свою биографию: напоролся на собственный якорь или погиб от взрыва мотоцикла на палубе, и каждого фотографии разложены по толстенным альбомам.

Громоздятся сейчас эти альбомы на столе и даже на пианино, и перелистываем их мы с Леней, пока хозяин стряпает на кухне окрошку с домашним квасом.

...То киношная «Волга-Волга»: ползет на нас весело, скрипя всеми своими деревянными балками и брусьями, зевекинская «Аляска»; задрана пара высоченных труб, а нос до того утиный, что сейчас бы прозвали такой пароход Микки-Маусом, а тогда прозывали козой. Тяжелой белой тушей уплывает другой заднеколесник, «Жемчужина», и вертятся на корме три круглые махины в ряд, кропят брызгами обрез надстройки, тесом шитой, что деревенский дом, и толпится на верхней палубе в галерее четвертого и единственного класса самый дешевый люд, артельный. Под горячим, каспийским солнцем торопится по протоке «Святитель Николай Чудотворец», урожденный буксир «Пират»: церковка у него выстроена в носу, а над рубкой — звонница; выбежит он на двенадцатифутовый рейд, прицепится к дебаркадеру — и услышат благовест на понтонах и суденышках, какими усеяна эта морская равнина, и вознесется над свистом ветра и криками чаек стройное пение матросов-монахов. Иные времена, с иной миссией поспешает «Граф Строганов», элегантный двухпалубник, который, в 24-м уже «Герцен», убегает от пристани, накренясь, потому что вся публика высыпала на одну сторону, а провожают его вместе с фотографом, наверное, Киса и Ося, нет их на соседнем снимке среди пассажиров — участников 4-го тиража Крестьянского займа.

— Так это ваши альбомы помогли снять «Старый пароход»? — догадываемся мы.

И за едой вспоминаем фильм саратовской студии. Там «Память Азина» в свою последнюю навигацию брав и бодр, там стержни и лопасти колеса мешаются в бешеном калейдоскопе, а беспокойные механизмы блестят серебряным блеском.

— А поняли, как мы его снимали? — деловито отзывается Цыбин. — Сначала отсюда, с горы, когда он идет по шири. Потом мигом погрузились в машину, и, пока он чухал, — на пристань. Там взяли кадры, как приближается. А насчет блеска все верно — в расплав серебро добавляли.

— Один к одному, — замечает Леня вечером на набережной, — только ставь вместо парохода паровоз. Тоже гонятся на машине, подстерегают, снимают, а потом мчатся, обгоняют и ловят на другой точке.

Успеть. Запомнить то, что уплывает, убегает на всех парах в прошлое. Запечатлеть, хотя бы...

Жарким воскресным утром Владимир Михайлович с зятем Володей, я и Леня медленным ходом идем на моторке вдоль набережной, лениво оглядываем ржавые баржи и теплоходы. «Давай, давай, милая», — слышу над левым ухом и мысленно вторю. Палочка на кружке спидометра с трепетом проползает деление и, наконец, трогает волшебную отметку 24. Выходим на глиссирование.

И летим мы к зеленым шапкам островов, рвем в клочья ковры тополиного пуха, рассекаем водовороты над затопленной дамбой. А по рации сквозь треск доносится голос Володиного друга Саши: готовят уже где-то в плавнях уху.

Пароход появляется за лукой острова, и Леня вскидывает большой палец. О, эта корма тарелочкой! О, эти палубы этажеркой под нею! А колесом лег милый в тихую заводь: пышная растительность вокруг, из воды тростинки торчат, и будто вот-вот вылезет крокодил. Миссисипи прямо.

Здравствуй, «Геннадий Ратьков-Рожнов», одной серии со «Львом Толстым», только на восемь лет моложе. Ты же — «Профессор Мечников», а ныне турбаза «Труд», каковое имя и выведено на кожухах. И жизнь в тебе, несомненно, теплится, ибо внутри горит свет, а на корме, у кресла, кто-то положил пару удочек. Зовем: «Хозяин, хозяин!» Но нет ответа. Тем лучше.