Зимняя песнь - страница 9

– Нет денег? Что ж, если не желаете покупать мой товар, может быть, примете от меня подарок?

– П-подарок? – От пристального взора незнакомого мужчины мне стало жарко и неловко. Он смотрел на меня так, как никто прежде, точно я представляла собой нечто большее, чем просто слепленные вместе глаза, нос, губы, волосы и моя отчаянная непривлекательность. Он смотрел так, словно видел меня всю целиком, словно меня знал. Но знала ли его я? В голове у меня, как полузабытая песня, свербела некая смутная мысль. – С чего вдруг?

– Разве обязательно нужен повод? – Голос незнакомца был не низким и не высоким, его тембр навевал в памяти образы темной лесной чащи и бесснежных зим. – Что, если я просто захотел сделать день юной девушки чуть ярче? В конце концов, ночи становятся все длиннее и холоднее.

– Нет-нет, сударь, – во второй раз отказалась я. – Бабушка велела мне остерегаться волков, рыщущих по лесу.

Незнакомец расхохотался, обнажив острые белые зубы. Я поежилась.

– Ваша бабушка мудра, – произнес он. – Уверен, она также предупреждала вас избегать гоблинов, или, возможно, говорила, что между теми и другими нет разницы.

Я промолчала.

– Вы умны. Подарок я предлагаю вам не от чистого сердца, а лишь из эгоистичного желания посмотреть, как вы с ним поступите.

– Что это значит?

– В вашей душе есть музыка. Дикая, необузданная музыка, которая находит во мне отклик. Она пренебрегает правилами и законами, установленными для нее вами, людьми. Эта музыка живет внутри вас, и я хочу дать ей свободу.

Он слышал, как я подпевала торговцам фруктами. Дикая, необузданная музыка. Я уже слышала эти слова – от папы. В тот момент они показались мне оскорбительными. Мое музыкальное образование в лучшем случае можно было назвать начальным. Из всех своих детей отец больше всего времени и заботы уделял Йозефу, добиваясь того, чтобы мой брат как следует разбирался в теории и истории музыки – краеугольных камнях последней. Устроившись поблизости, я всегда подслушивала, о чем говорилось на этих уроках, и, по мере возможности, старалась делать записи, а потом наобум применяла усвоенный материал в собственных сочинениях.

Тем не менее, этот элегантный незнакомец не осуждал меня за бессистемность познаний, за их недостаток. Его слова глубоко отпечатались у меня на сердце.

– Это тебе, Элизабет. – Он снова протянул мне флейту, и на этот раз я ее взяла. Несмотря на холод, инструмент был на удивление теплым, словно сделанным из кожи.

И только после того, как незнакомец исчез, я сообразила, что он назвал меня по имени. Элизабет. Как он узнал?

Я держала флейту в руках, любуясь формой, поглаживала ее, восхищаясь богатой текстурой древесины и гладкостью полировки под пальцами. На задворках сознания скреблась назойливая мысль, смутное ощущение, что я что-то упустила или забыла. Оно проглядывало где-то в памяти, на кончике языка вертелось связанное с ним слово.

Кете.

Резкий укол страха пронзил мои заторможенные мысли. Кете, где Кете? В беспорядочно движущейся толпе не видно было «кондитерской» шляпы сестры, не слышно переливов ее звонкого смеха. Меня накрыло волной ужаса, к которой прибавилось тревожное чувство, что меня обвели вокруг пальца.

С какой стати тот высокий элегантный незнакомец преподнес мне подарок? Действительно ли им двигало эгоистичное любопытство и интерес к моей персоне, или же это была хитрая уловка, чтобы отвлечь меня, пока гоблины крадут сестру?

Я сунула флейту в сумку, высоко подхватила юбки, не обращая внимания на возмущенные взгляды городских кумушек и улюлюканье деревенских бездельников, и побежала. В слепой панике я металась по рынку, выкликая имя сестры.

Разум боролся с верой. Из детских сказок я давно выросла, и все же нельзя отрицать странность встречи с продавцами фруктов. С высоким элегантным незнакомцем.

Это гоблины. Это не гоблины.

Подходи-выбирай! Налетай-покупай!

Призрачные голоса торговцев почти рассеялись на ветру и казались скорее воспоминанием, нежели звуком. Я двинулась на этот звук, различая зловещую мелодию даже не ухом, а каким-то другим, невидимым и неосязаемым органом. Музыка проникла мне в сердце и потянула к себе, как кукловод – веревочную куклу.