Зимняя роза - страница 14

— Все они были холостяки, с хорошей репутацией, хорошего происхождения, и каждый из них был обладателем солидного кошелька.

— Отец, — в голосе Эриенн зазвучала мольба, — приведите молодого и симпатичного джентльмена с хорошим кошельком, и я буду любить вас, заботиться о вас, делать все, что вы пожелаете, до конца ваших дней.

Эйвери недобро уставился на дочь, выпрямился и занял свою любимую позу для чтения нотаций:

— Ну вот, дочь, теперь мне становится очевидным, что в своих рассуждениях ты допускаешь ошибку.

Если бы рядом находилось кресло, Эриенн упала бы в него в полном отчаянии. А так она только могла удостоить отца ненавидящим взглядом.

— Напоминаю тебе, девочка. Я собираюсь преподать тебе урок подлинной мудрости. — Он поднял палец, чтобы подчеркнуть свою мысль. — Мужчина — это нечто большее, чем симпатичное лицо и широкие плечи. Возьмем, например, твоего драгоценного мистера Ситона.

Эриенн вздохнула при звуке этого имени и сжала губы, чтобы сдержать поток раздраженных слов. Хам! Он нарочно обманул ее!

— Вот тебе изворотливый тип, всегда что-то замышляющий, чтобы одержать верх.

Эриенн чуть не кивнула, но вовремя опомнилась. Этот человек сыграл на ее замешательстве ради собственного развлечения, и ее гордость была уязвлена тем, что все время он на шаг опережал ее.

— Он такой богатый франт! Я думаю, любая портовая девка гордилась бы, если бы он ее подцепил, но ни одна порядочная дама не сойдется с человеком такого рода. Он оставит этим красоткам детей, не утруждая себя даже обещанием жениться. Но даже если ты заставишь его поклясться, не сомневаюсь, он бросит тебя по какой-нибудь причине, когда ты ему надоешь. Так поступают эти смазливые петухи. Они, наверное, так же гордятся тем, что у них в панталонах, как и своим прекрасным обликом.

Покраснев до корней волос, Эриенн припомнила, где на некоторое время задержался ее собственный взгляд, хотя такое любопытство было, наверное, обычным для девственницы.

— Действительно, Ситон и в самом деле симпатичен, если тебе нравятся крепкие челюсти. — Эйвери потер костяшками пальцев свой собственный отвисший подбородок. — Но для тех, кто все понимает, он холоден и равнодушен. Да, это так. Это можно увидеть в его глазах.

Эриенн вспомнила теплоту этих кристально чистых очей и усомнилась в правоте наблюдения своего отца. В этих серо-зеленых глазах были такие жизненная сила и глубина, коих никто не мог отрицать.

Эйвери продолжал свою лекцию:

— А его заносчивость и лживость, мне жаль ту девицу, которая выйдет за него замуж.

Хотя Эриенн и презирала этого человека, она и на этот раз вряд ли могла согласиться с родителем. Наверняка жене Кристофера Ситона будут скорее завидовать, чем жалеть ее.

— Незачем так беспокоиться, отец, — улыбнулась Эриенн несколько удрученно. — Я никогда больше не попадусь на уловки мистера Ситона.

Извинившись, Эриенн поднялась по лестнице. На секунду она задержалась около двери Фэррелла. Храп продолжался, словно ничего и не произошло. Несомненно, он проспит целый день, а когда наступит ночь, пробудится для очередной пьянки.

Эриенн слегка нахмурилась и огляделась. В холле сохранялся легкий аромат — тонкий запах мужского одеколона. На какое-то неуловимое мгновение в воображении ее возникли зеленые глаза с серым оттенком, которые намекали на то, что не захотели сказать его ровные крепкие губы. Она покачала головой, чтобы видение исчезло, и взгляд ее остановился на верхней ступеньке. Воспоминание, как он придержал ее, чтобы она не упала, и прижал к себе, вскружило ей голову и заставило затрепетать. Эриенн будто бы почувствовала обнимавшие ее стальные руки, гладкую твердость его мускулистой груди, к которой прижималась ее грудь.

Лицо Эриенн запылало от этих воспоминаний, она бросилась в свою комнату, упала на кровать и лежала там, вглядываясь в залитое дождем оконное стекло. Его ласковые насмешки эхом отдавались в ее памяти.

Хватит! Достаточно! Тупица!

Внезапно глаза ее расширились, когда она осознала всю важность того, что он сказал. Она не могла обнаружить в своей душе ни малейшей крупицы удовольствия от того, что узнала, что он не переступил бы через нее ради какой-то самки. Она ругала его бойкий язык и себя саму за то, что не смогла сразу же понять смысла его слов. С мучительным стоном она перевернулась на спину и уставилась на потрескавшуюся штукатурку потолка. Но потолок успокаивал не лучше, чем залитое дождем окно.