Зимняя жена - страница 4

— Ты должна понять, — он смотрел вдаль, и голос его казался бесконечно усталым. — Я Зимний дух, создатель людей, хранитель серединного мира. Мое семя, пролитое в лоно жены, дарует жизнь морям и суше. Так распорядились боги, и даже бессмертные духи должны подчиняться их воле. Я люблю свой народ, как, надеюсь, любишь его и ты. Поэтому мои желания здесь не важны. Равно как и твои. Мы будем жить как муж и жена, нравится тебе это или нет.

— Я понимаю, — мягко произнесла я. Горестная складка, залегшая меж его бровей, печалила меня. Словно бы Курх извинялся за вчерашнюю ночь, словно бы последние слова дались ему с немалым трудом. Мне захотелось накрыть ладонью его сцепленные в замок руки, показать, что он не сделал ничего дурного и мне вовсе не претит исполнение супружеского долга, но стоило лишь отнять руку от плеча, как он тут же поднялся на ноги, отстраняясь.

— Я растоплю печь. Скажи, если будет нужно что-нибудь еще.

*

Дни сменялись днями, тонкий рог луны утолщался, превращаясь в бледно-желтый диск, и вновь худел, покуда совсем не пропадал с тёмного ночного неба. Я развела в доме кипучую деятельность, крутясь по моему новому жилищу маленькой юркой куницей. Взмах хвостом — пыль долой, паутину вон! Прошмыгнуть под кровать, залезть за печку. Сундуки с приданым распахивались один за другим, и резной стол накрыла расшитая скатерть, занавески украсили окна, дощатый пол устлал мягкий ковёр, в котором по щиколотку утопали ноги, обутые в домашние сапожки из оленьей кожи.

Дом стал для меня почти родным, так похожим на жилища в моем селенье.

Мать говорила: хорошей хозяйке некогда бездельничать. И я всецело следовала её завету. Курх, возвращаясь домой, находил меня за вышивкой, штопкой или скручиванием пряжи для вязания. Я откладывала своё занятие, доставала томившиеся в печи горшки и приглашала мужа разделить со мной стол.

Курх сдержанно хвалил угощение, благодарил за возню с его старыми рубахами. Он был неизменно вежлив и почтителен, как и следовало привечать добрую хозяйку — но и только. Он не говорил ни слова о том, что духи, быть может, вовсе не нуждаются в горячих кушаньях или добротной рубахе для защиты от холода и ветров. Он вообще не говорил ни одного лишнего слова, но в его отстраненном взгляде без труда читалась вся тщета моих усилий. Я запрещала себе думать об этом — лишь улыбалась, глядя, как он ложку за ложкой ест рыбную похлебку.

Курх часто и подолгу отсутствовал. Возвращаясь, он привозил то подстреленных животных, то горсть диких ягод, еще подернутых инеем.

Я могла лишь гадать, где он находил свою добычу — нигде в окрестностях дома, на небольшом поле и опушке леса я не встречала никого, кроме мелких грызунов и пары птиц. Может, в другой части верхнего мира были свои животные, а может дух-Ворон спускался в серединный мир к побережью и охотился в предгорьях. Мне хотелось бы верить в последнее. Это означало бы, что наши старания не напрасны.

И лишь однажды за мой до предела насыщенный хлопотами день я чувствовала, как подбираются к горлу слёзы, и сердце стискивает ледяная хватка. Как тоска, от которой я так старательно убегала, кружась по двору и дому, настигает меня, сжимая в своих объятиях. Только здесь, лёжа на кровати в ожидании мужа, я ощущала себя беспомощным бельком, оторванным от семьи и рода, привычной жизни, и брошенным на заснеженную льдину безо всякой возможности вновь оказаться в морской глубине. Я дрожала, мне остро не хватало тепла. А Зимний дух не хотел или не мог меня согреть.

Он приходил почти каждую ночь. Я уже привычно ждала его, закатав до пояса рубашку. Безо всяких усилий удерживая надо мной свой вес, Курх рукой готовил себя к соитию и мягко входил в меня. Я чувствовала движения его плоти внутри, и кожа покрывалась мурашками от контраста между его холодом и моим теплом.

Он старался как можно меньше касаться меня, а на любые попытки дотронуться до него отвечал коротким покачиванием головы, и я одергивала руку. В полумраке комнаты невозможно было разобрать, куда направлен его взгляд, но сама я всегда смотрела только на него. И точно знала: он видит, что я смотрю.