Златоград - страница 10
С каждой минутой народу в кафе становилось все больше и больше. Взрослых и детей. Градус веселья поднимался до упора. Все шумели как…
«…крокодилы, бегемоты.
А-а-а! обезьяны, кашалоты.
А-а-а! и зеленый попугай!..»
Вокруг одного из столов дети затеяли хоровод. Они надели на головы карнавальные колпаки, нацепили маски, взялись за руки и устроили под музыку такую карусель, что в глазах зарябило. Потом они разом дали залп из хлопушек и осыпали всех разноцветным конфетти. Наконец музыкальный автомат, заведенный Амуром замолк, и дети угомонились.
Официантка Нина включила проигрыватель и поставила на него большую долгоиграющую пластинку. С первых же тактов Степан узнал бессмертную композицию под названием «Маленький цветок» незабвенного Сиднея Бише, которую он написал в 1950 году, незадолго до своей смерти. Это соло на кларнете знали все, но мало кто знал его автора — композитора, великого кларнетиста и саксофониста-виртуоза, негра Сиднея Бише, родившегося в креольской семье, в Америке, в начале 20-го века.
Лебединая песня музыканта была печальной, трогательной и нежной. Каким еще может быть маленький цветок?
— Эй! — сказал Амур, выскребая чашку с остатками мороженого и обращаясь к Степану и Лире. — Чего носы повесили? Идите танцуйте.
Степан, чуть поспешно и несколько конфузясь, пригласил Лиру на танец. Они медленно двигались на тесном пятачке возле проигрывателя. Танец был интимным, контактным, глаза в глаза. «Тет-а-тет», — сказал бы Сидней. Степан не отрываясь смотрел в темные влажные глаза Лиры и все больше проникался уверенностью, что без этих глаз, без этих губ он уже не может представить своего дальнейшего существования. Экзистенция без Лиры теперь становилось для него бессмысленной.
Головы их сблизились. Сухие губы Степана коснулись мочки уха его партнерши. Он ощутил под своей ладонью легкое податливое тело женщины, и эта податливость была ответом на его незаданный вопрос.
Дождь по-прежнему заливал окна. Реальность подернулась зыбким, текучим флером, волны которого легко затягивали сознание в какие-то энигматические глубины. Степан танцевал с Лирой и был от этого счастлив.
Потом грянул рок-н-ролл в исполнении Элвиса Пресли. Все сорвались со своих мест, и зал затрясся так, что люстры закачались. Отплясав танец коллективного безумства, Степан и Лира вернулись за столик — разгоряченные, взъерошенные и очень довольные собой.
Наступила безмузыкальная пауза, во время которой все усиленно ели и пили. Степан, себе на удивление, захмелел от двух бокалов шампанского. И чем больше он хмелел, тем выше росло и становилось крепче его поэтическое тщеславие. Ему хотелось читать свои стихи, но он не знал, под каким соусом подать это блюдо. Тут он приметил среди детей с разноцветными масками на лицах или поднятых как забрало, детей, явно пришедших с какого-то карнавала, девочку, которая держала в кулаке целую пачку бенгальских огней. «Это то, что мне нужно», — весело подумал поэт и обратился к своему юному застольщику:
— Слушай, Амур, ты не возражаешь, если я пошлю бутылку пепси вон той девочке в маске кролика?
— Валяй, — добродушно махнул рукой Амур и похлопал себя по животу. — У меня и так уже внутри все булькает.
— Куда ты, Денисюк? — спросила Лира.
— Сейчас приду, — успокоил ее Денисюк.
Он встал, прихватив непочатую бутылку пепси, и отправился к веселой детской компании. Лира и Амур видели, как он что-то говорил ребенку, стоя перед ней на подгибающихся ногах. Девочка посмотрела на Амура и улыбнулась. Потом они произвели обмен: Степан поставил перед девочкой бутылку, а та вручила ему один стальной прутик с законсервированным веселым огнем.
По дороге Денисюк позаимствовал спичек у вездесущей официантки Нины, поджег стерженек, и, разбрасывая искры по залу, направился к своим спутникам, на ходу превращаясь из захмелевшего Денисюка в охваченного вдохновенным экстазом поэта Одинокого. Уже подойдя к столу и стоя в ореоле фонтанирующего огня, он начал декламировать стихи, соответствующие сему торжественному моменту: