Злая ласка звездной руки - страница 28
— Сотвори чудо, равви! Сотвори чудо!
— Пусть сотворит чудо тот, кому ты неправедно служишь, — хмуро заметил Иксус. — Беги к нему в дом, может, книжник заставит прирасти к глупой голове отрубленное ухо?
Малх понял, что чудес не будет, и, как всякий обиженный, немедленно возжелал мести:
— Хватайте его! Се царь Иудейский!
Иксуса окружили переодетые римляне. Многие на ходу доставали из-под плащей короткие испанские мечи. Симон прикинул силы и незаметно сбросил свой меч в лавровые заросли.
— Не надо только руки ломать, — сказал с достоинством Иксус. — Ведь не слуги Сауловы, не из mentowki, чтобы на невинного человека набрасываться. Скажите, куда идти, — сам отдамся в руки неправедного вашего закона!
Дюжий бритый детина в мятой хламиде — по облику видно, что римский легионер, на оккупированной территории таких сытых жителей не бывает — подозрительно спросил у Симона, уже выкинувшего меч:
— Не ты ли слуга царю Иудейскому?
Симон смалодушничал.
— Знать его не знаю. Гуляя по саду, столкнулся я с этой подозрительной компанией.
Иксус сплюнул.
— Верно я говорил — не пропоет петух, а ты уже трижды предашь меня! Эх, Петр!
— А что Петр? — нервно и по-арамейски отозвался тот. — У нас за объявление себя царем знаешь что бывает?
Крест грустно оглядел своих сподвижников. Все смущенно отворачивались, Иксусу в глаза смотреть никто не спешил. В разговоры со слугами первосвященника, а тем более с римскими легионерами товарищи проповедника вступать тоже не решались. Волк овце всегда глотку перегрызет, чего ж блеять напрасно?
Иксус понял, что помощи ему ждать неоткуда, и опустил голову.
— Ваша взяла! — хмуро сказал он. — Чего уж там-ведите!
Вокруг него сгрудились легионеры и служители. Один из них уже записывал на пергаменте проступки Креста и его сподвижников.
— Хорош базарить![17] — рявкнул один из гуляющих. Судя по голосу, он занимал чин не менее корникулярия. — В узилище выделываться будешь! Отметь, — приказал он. — При аресте оказывал сопротивление, речами своими пытался возбудить пьяную толпу и подстрекал её к бунту!
Иксуса повели.
Иуда придвинул к себе кувшин с вином.
— Вот беда, — сказал он. — И поцеловать никого нельзя без особой опаски!
А над Гефсиманским садом летали сумасшедшие нетопыри и попискивали негромко. Кто бы вслушивался в этот писк! Но найдись такой, чтобы вслушался, непременно показалось бы ему:
— На крест! На крест! На крест!
Фома Дидим оглядел всех присутствующих белым бешеным глазом:
— Продали учителя? Чего молчите, человека на крест, может быть, повели, а вы о новом Исходе думаете?
Иуда поставил на стол две корзинки.
Одна корзинка была со смоквами весьма хорошими, каковы бывают смоквы ранние, а другая корзинка — со смоквами весьма худыми, которых по негодности и есть нельзя. Сунул рукою в одну из корзинок, да ошибся.
— Вот ужас-то, — сказал он, осознав ошибку. — Благохоты, никому верить нельзя!
А над Гефсиманским садом сгущались южные сумерки, тянуло свежим ветром с моря, пахло печеной бараниной, вином, кровью, имперским злым насилием, и ещё доносился странный и непонятный для иудеев и римлян запах. Социализмом пахло, религиозным социализмом с человеческим лицом. А чего ещё можно было ожидать от первого секретаря райкома партии, хлебнувшего шипучего вина горбачевской перестройки? Смешение материализма и веры в Бога порой дает поразительный результат.
Привычные понятия меняют свой прежний смысл. Арестованного националиста объявляют интернационалистом, демократа — казнокрадом, обжору — алкоголиком, коммуниста — индивидуалистом, истинного последователя древнегреческих философов объявляют предтечами ницшеанства, гегелизма, марксизма и ленинизма. Господи, сколько терминов существует! Слава богу, ни один из них не соответствует случайно сложившемуся положению вещей, это обычный терминизм, а никак не постижение сущности.
Найдутся люди, которые упрекнут автора в несправедливости оценок. Заранее соглашаясь, тем не менее автор вправе заметить, что человек может позволить себе определенную несправедливость в суждениях и оценках действительности. Эта маленькая субъективная несправедливость несколько смягчает несправедливость действительности, что окружает самого человека.