Змей и жемчужина - страница 13
, стоящем над озером Больсена, в обстановке величайшего довольства и комфорта, хотя и не такой пышной и блестящей, как здесь. Но я совершенно утратила способность сохранять видимость невозмутимой пресыщенности, когда слуги в роскошных ливреях начали вносить в пиршественный зал разнообразные кушанья, от которых исходили такие дразнящие запахи, что мне пришлось сделать над собою усилие, чтобы не объесться. Да, хотя кузен моей свекрови и был слугой Господа, он явно считал, что имеет право жить в роскоши. Я помнила, что он поклонился и поцеловал мне руку, когда моя процессия вошла во двор его палаццо, но я не могла вспомнить его лица и не знала, кто из кардиналов — мой новоиспечённый родственник, ведь в этих красных одеждах все кардиналы выглядят на одно лицо, не так ли? К счастью, у нас нет нужды запоминать их имена и фамилии, поскольку к любому из них можно обратиться просто «Ваше высокопреосвященство». Я посмотрела на них через зал и улыбнулась им всем, демонстрируя все свои ямочки — в этой кокетливой благодарственной улыбке я упражнялась перед зеркалом, ещё когда была маленькой девочкой. Во всяком случае, до тех пор, пока мой брат Сандро не велел мне прекратить хлопать ресницами, потому что так я делалась похожа на пьяную колибри.
— А мне никто не подарил на свадьбу бокала муранского стекла, — проворчала Джеролама.
— Это так любезно со стороны его высокопреосвященства, — шепнула я мадонне Адриане. Я была полна решимости поладить с нею — ведь мы с Орсино будем жить в просторных апартаментах в её фамильном палаццо, по крайней мере, поначалу, и я собиралась полностью приручить свою вдовую свекровь, чего бы мне это ни стоило. По счастью, ей, похоже, легко будет угодить — достаточно время от времени выражать сочувствие, когда она будет говорить, как всё дорожает, и она только что не замурлыкает, словно кошка, наевшаяся сливок. Наверное, потом, попозже, у нас с Орсино будет и свой собственный дом, но я не собиралась с этим спешить. Мадонна Адриана могла сколько угодно суетиться с ключами и расходными книгами; мне нисколько не хотелось спорить с ней относительно того, кто будет вести хозяйство. Я собиралась провести остаток моих дней, лёжа на диване на веранде, подставив распущенные волосы солнцу, поедая засахаренный инжир и играя с моими прелестными пухленькими детьми. А остаток моих ночей — в постели с моим красивым молодым мужем, делая ещё детей и совершая великое множество плотских грехов, о которых потом можно будет рассказать священнику на исповеди.
— Первый из десертов, sorellina. — Сандро пересёк зал и с учтивым поклоном протянул мне блюдо. — Персики в граппе[17] — твой любимый.
— Из-за тебя, братец, я стану толстой, — пожаловалась я.
— Ну что ж, тогда их съем я. — Он засунул в рот мягкий пряный персик. — Восхитительно. Мадонна Адриана, ваш повар превзошёл сам себя.
— Отдай! — Я схватила блюдо, улыбаясь своему старшему брату. Он был на шесть лет меня старше, и у нас было ещё два брата, а также вечно всем недовольная сестрица Джеролама, но мы с Сандро всегда относились друг к другу по-особенному. У нас с ним были одинаковые тёмные глаза, которые смеялись, даже когда мы старались быть серьёзными; когда мы были детьми, мы строили друг другу рожи во время мессы, и оба получали шлепки от раздосадованной нашими проделками матушки всякий раз, когда нам удавалось подложить в башмак священника живого ужа. Именно Сандро обнимал и утешал меня, когда наша матушка скончалась, родив мёртвого ребёнка. Два года назад, когда наш отец соединился с нею в раю, главными в семье стали мои старшие братья, но именно Сандро погладил меня по голове и поклялся, что позаботится обо мне. Я страшно тосковала по нему, когда он уехал в Пизу, в тамошний университет, чтобы подготовиться к карьере в Церкви, но теперь он уже возвратился в Рим, чтобы занять нижнюю ступеньку церковной иерархической лестницы — должность нотариуса. Из него не вышло хорошего нотариуса, и я полагала, что из него не получится и благонравный священник — Сандро был слишком любвеобилен, чтобы соблюдать обет безбрачия, к тому же ему была присуща некоторая театральность, более подходящая придворному шуту, нежели служителю Господа. Но даже если он и самый худший священнослужитель на земле, во всём свете не сыскалось бы лучшего собеседника за ужином.