Знахарь - страница 2

Отпускать демона бродить по земле было бы весьма неосмотрительно, но и погубить его окончательно невозможно. Потому решили заточить его, чтобы не мог он вредить людям. Для этого ювелир изготовил кольцо – простенький серебряный перстень с черным опалом. В него-то стараниями монахов демона и загнали.

Когда ювелир изготовлял перстень, монахи наложили на него заклятье. Они понимали, что когда-нибудь, несмотря на все ухищрения, перстень может попасть в чужие руки. Поэтому следовало как можно более хитро обезопасить проклятое украшение. Естественно, сделать его совсем безобидной побрякушкой не представлялось возможности, но подчинить в некоторой степени демона, таящегося в кольце, воле его владельца монахам оказалось под силу.

В итоге демон, заключенный в кольце, не мог вредить своему хозяину, а наоборот, вынужден был во всем помогать ему до тех пор, пока тот не совершит три поступка, которые разрушат чары заклятья. И уж тут-то демон волен расправиться с владельцем перстня, и ничто не станет ему в этом преградой.

Словом, демон мог освободиться только в том случае, если его владелец совершит три проступка: владелец перстня должен был стать причиной смерти женщины, лжесвидетельствовать и лишить ребенка куска хлеба.

Монахи не думали, что перстень еще когда-нибудь окажется в руках кого-нибудь из мирских людей. Мастер, постригшись, остался в монастыре и всегда носил перстень на левой руке как напоминание о своей неосмотрительности и постигшем его горе. Он завещал похоронить зловещее кольцо вместе с ним, чтобы навсегда избавить людей от напасти, но судьба распорядилась иначе.

Однажды мастер отправился с неким поручением в соседний монастырь. По пути на него напали разбойники. Ювелира убили, сняли с шеи золотой крест, а с пальца дешевое серебряное кольцо с черным опалом. С тех пор проклятый камень начал странствовать по свету, принося людям горе.

Хутор Ближний. 1912 год

Жизнь всегда близится к концу. С самого начала она уже идет к завершению. Рождение жизни – это начало ее конца. У нее нет определения, середины. Потому что никто не знает, где она – середина жизни?

Не знал этого и Филипп Одинцов. В двадцать пять лет он решил, что так же беспомощен и одинок, как и каждый рожденный младенец. И что у него сейчас – середина жизни или ее начало?

Похороны деда, единственного родного для Филиппа человека, который вырастил его и воспитал, научил всему, что знал сам, взяла в свои опытные руки тетка Глаша, дочь деда Игнатия, сестра покойной матери Филиппа. Она видела, что Филипп подавлен и не помощник ей.

– Ты ужо не горюй, – успокаивала она его между делом, – не замыкайся в себе. Сколько у тебя дел еще на свете! Ты о людях помни, что деда чтили и уважали. От тебя они того же ждут.

Филипп молча выслушал слова тетки и тяжело вздохнул.

– Тетя Глаша, как же я теперь? – спросил он скорее для того, чтобы услышать подбадривающие слова.

– Как это – как? – вмешался грузный и серьезный муж тетки Павел. – Дело лекарское знаешь, учить тебя не надо. Вот и будешь людям помогать, пока… до весны. А там сам решай – или в город учиться пойдешь, или здеся останешься.

– Да и что тебе в городе-то делать? – поддержала разговор Глаша. – Делу-то знахарскому, чай, с детства обучен. Люди тебе верят, как и деду.

– И я про то же, – попытался оправдаться Павел за свою спешную отправку племянника в город, – я просто поддержать его хочу, ежели не захочет он тута оставаться.

Филипп с благодарностью смотрел на своих родных. Да, настало время и ему всерьез задуматься над своей жизнью.

«Что же мне делать? И решать я должен сам, а не сваливать свои заботы на плечи родных, у которых и так забот хватает. Вот и дочь их, Ольга, уже невеста на выданье, Олегу пятнадцать скоро. До меня ли им?» – думал Филипп.

Еще при жизни деда он мечтал попасть в Москву и служить императору Николаю II, но теперь понял, что дед завещал ему не только свой дар и талант врачевателя, но и долг перед людьми, которым нужны помощь и забота. Игнатий так и жил, отзываясь на любую просьбу страждущих. Но была у Филиппа тайная мечта – он хотел увидеть знаменитого Григория Распутина и, возможно, чему-нибудь поучиться у него. Но мечта оставалась мечтой, и вдвойне было грустно и печально Филиппу – и от смерти деда, и от своих несбыточных желаний.