Знак Зодиака Змееносец - страница 10

Сколько бы так Люба плавала и ныряла – сказать трудно, но вскоре силы стали ее покидать, движения замедлились, и она стала хватать ртом речную воду. И вот тогда, придя в себя от первого потрясения, ей на помощь пришел ретий член команды – студент-историк Кондратьев. Ухватив ее за ворот, он буквально силком затащил Любу обратно в лодку. Придавив девушку ко дну, он в отчаянии выкрикнул самые страшные для нее слова:

– Люба! Люба! Не надо, не надо! Все, Леша утонул! Ты ничем ему уже не поможешь, только себя погубишь! Вода, вода его забрала!..

Когда до обессилившей и находящейся на грани отчаяния Кудряшовой дошел истинный смысл последней фразы, издав истошный крик, она мгновенно лишилась чувств.

Позднее Люба оказалась в больнице. Правда, едва она пришла в себя, с ней вновь приключился истерический припадок. Понимая, что пациентке требуется специализированная психиатрическая помощь, врачи немедленно отправили девушку в профильное учреждение, где под действием успокоительных она провела больше трех месяцев.

Однако и это было еще не все. Спустя несколько дней после купания в ледяной воде у студентки Кудряшовой развилась двусторонняя крупозная пневмония. И только благодаря «лошадиным» дозам антибиотиков, доктора смогли ее тогда вылечить.

Но и это еще не все. Самым печальным во всей этой истории оказалось то, что за время пребывания в стационаре ни Люба, ни врачи даже не догадывались о ее беременности. Это обстоятельство открылось только спустя месяц после выписки из больницы, когда, уйдя в академический отпуск, она поселилась в деревне у матери. Вскоре мать заметила, что у дочери как-то очень уж странно округлился живот. Причина оказалась проста: к тому моменту у нее заканчивался уже пятый месяц беременности.

Когда до заторможенной от постоянного приема успокоительных средств Любы, наконец-таки, дошло, что все это время она горстями пила таблетки и глотала бесконечные порошки, ей стало по-настоящему страшно. Только теперь уже не за себя, а за своего еще не родившегося ребенка.

Не видя иного выхода, Кудряшова решилась открыть правду родителям Алексея. Результат оказался вполне закономерным: матери покойного жениха стало плохо, и ее увезли в больницу на «скорой». Зато отец Галушки, Иван Федорович, мужчина старой большевистской закалки да к тому же бывший боевой офицер, с огромным трудом, но все-таки смог принять для себя непростую новость.

Старый коммунист рассудил практично: «Сына в живых больше нет. Ради кого тогда жить? Но если у несостоявшейся невестки родится ребенок, то это будет его родной внук или внучка».

Галушка-старший принял Любу как родную дочь и согласился помочь ей пройти углубленное обследование в одной из обкомовских больниц столицы, куда у него имелся особый доступ. Правда, для этого необходимо было формально признать Любу законной женой погибшего сына. Для человека его ранга сделать это официально было сложно, но… можно.

И через три недели Кудряшова уже лежала на обследовании в одной из московских клиник закрытого типа.

***

Тишина медицинского кабинета, добрую половину которого занимал аппарат совершенно непонятного для Любы назначения, одновременно пугала и обнадеживала.

– Доктор, что там? – взволнованно поинтересовалась она, когда высокая дородная женщина в белом халате и накрахмаленном высоком колпаке, сделала последний завиток перьевой ручкой в стационарной карте беременной.

– Ну что, милочка, могу вас успокоить. Все результаты обследований и выполненных анализов показывают, что беременность у вас протекает хорошо, – строгим голосом заправского «сухаря» изрекла акушер-гинеколог.

Однако затем, немного смягчившись, с едва заметной улыбкой добавила:

– Да, и самое главное… Поздравляю, у вас будет двойня!

«Пельмень- пельмень, лепят все кому не лень.

Пельмень- пельмень, ешь его хоть каждый день.

Мама – скалка, папы – нет,

Смерть придет к тебе в обед»

Нелепые слова детской дразнилки как острые ножи втыкаются в спину маленькой темноволосой девочке, заставляя ее вздрагивать при каждом слове. Худенькие плечики дрожат, а по-детски щекастое личико бело как мел. Однако слез не видно, и лишь поджатая и закусанная до крови нижняя губа является единственным проявлением истинных чувств.