Знаменосцы - страница 23

С трудом нашли иссеченные документы. В том же кармане была и пригоршня автоматных патронов. Маковейчик выгреб их, словно золотые семечки, и пересыпал в свой карман. Он не знал, что приходится тем патронам уже третьим хозяином.

Смерть Гая оставила тяжелое впечатление, усиленное, может быть, тем, что случилась она не вчера в кромешном пекле боя, а именно в это утро, когда такая ясность разливалась вокруг и бескрайные степи дышали пышностью юга, ароматом новых далеких походов. Бойцы шли, сурово задумавшись, исподлобья взглядывая на незнакомые, чужие края, расстилавшиеся перед ними внизу, на далекие белые города, в каких они еще не были, но непременно должны побывать.

— И там настигнем, — блеснул белками Хаецкий. — И ничего не забудем. Ни одной капли! Ничего!

Вскоре догнали батальон. Он также еще не успел спуститься вниз, хотя разведка докладывала, что и в первом городке и дальше противник не обнаружен. Старшины кормили людей. Впервые за трое суток бойцы ели, как полагается, сидя на зеленом склоне во вчерашнем румынском тылу. Ели медленно, не спеша, пригреваемые нежным солнцем, и улыбались солнцу так, будто долго не виделись с ним.

Черныш сидел в стороне от роты на траве, опершись подбородком на руки. Смерть Гая ошеломила его.

Вспомнилась та ночь, когда Гай, рискуя жизнью, полез вместо него, Черныша, отыскивать среди трупов Бузько и Вакуленко… А сейчас он лежит на высоте, иссеченный, с васильками в руках. Было нестерпимо горько.

За дни штурма Черныш заметно похудел, его смуглое мальчишеское лицо вытянулось, густой румянец на щеках потемнел, как дубовый лист, охваченный багрянцем.

Солнце уже поднялось. Внизу на равнине, в дрожащем горячем мареве раскинулось степное местечко; еще в обороне Черныш не раз видел его на топографической карте у Брянского. Там оно было только группкой черных прямоугольников, а в действительности — тут перед глазами — какой красивый городок! Широкие улицы бегут к солнечной, слепящей реке, в зелени кварталов поблескивают жестью крыши, проглядывают белые стены, словно развешанные экраны. Но Черныш знает, что всё это только развалины.

Задумавшись, Черныш не заметил, как сзади подошел к нему Роман Блаженко и, остановившись, тоже молча смотрел вниз на городок.

— Я б их не убивал, — вдруг промолвил боец, и Черныш, вздрогнув, оглянулся на него сухими воспаленными глазами.

— Кого?

— Вот тех гитлеров, антонесок, вот тех министров, каким не сидится без войн… Убить — что ж… Этого мало. Я заковал бы их в цепи и водил бы… Нет, пусть бы водили те маленькие сироты, каких они, как маковые зерна, пустили по свету. Пусть бы они их водили по всем дорогам и по всем странам… И не давать бы им ни хлеба, ни воды… Пусть бы ели пепел наших сожженных хат… Грызли б тот задымленный кирпич… Я припекал бы их медленно день ото дня тем огнем и железом, какие они послали против нас. Чтоб нажрались той войны, чтоб никому уже не захотелось ее никогда!..

— Будем жечь… Выжигать… Как чуму!

Блаженко, спросив разрешения, сел рядом на траву и, снова глядя вниз и щурясь, отчего его морщинистое лицо стало казаться более старым, укоряюще продолжал:

— Но и этого мало, мало!.. Вот Гай был… Такой славный хлопец… Молодой, хороший, совестливый такой… Разве прожил он свой век? Разве он не хотел еще поглядеть на это солнышко? А они ему… так!

Взглянув ненароком на младшего лейтенанта, Блаженко окаменел: Черныш плакал. Плакал, не замечая слез, впившись затуманенным взглядом в зеленый пустой городок с белыми экранами. Если б его спросили, о чем он плачет, он не смог бы ответить. Бывают минуты, когда становится жаль всего на свете. «Всех хочется приголубить!..» — не выходили у него из головы слова Гая.

Это были его первые и последние слезы на войне. Позже, вспоминая их иногда, Черныш стыдился своей чувствительности, не зная, что, может быть, это была самая нежная песня его еще не огрубевшего сердца.

Подали команду двигаться. Впереди шли, не рассредоточиваясь, стрелковые роты, затем штаб батальона, за ним рота Брянского. Спускаясь вниз, Брянский и Сагайда о чем-то спорили, скользя по сочной траве. Зеленые парусиновые сапожки Брянского совсем вылиняли за эти дни. «Они уже всё забыли, всё-всё, — без упрека подумал Черныш. — И Гая». Через несколько дней на марше, когда они ближе сошлись с Брянским, Черныш напомнил ему этот эпизод. Старший лейтенант задумался.