Знание-сила, 2009 № 01 (979) - страница 18
Второй случай еще интереснее. Можно ли обвинять в невежестве физиков прошлого века на том основании, что они не знали квантовой механики и не подозревали, что она будет создана? Очевидно, нет. А как быть с осознанием границ современного знания и стоящих перед нами проблем? Это ведь форма фиксации нашего незнания. Но о невежестве здесь не может быть и речи. Напротив, перед нами особая форма рефлексии, без которой не может развиваться наука, важный компонент духовной культуры. Возникает даже вопрос: а чему надо в первую очередь учить, знанию или такого рода незнанию? Но — все по порядку.
В одной из работ французского лингвиста Гюстава Гийома сформулирован тезис, способный претендовать на роль фундаментального принципа теории познания: «Наука основана на интуитивном понимании того, что видимый мир говорит о скрытых вещах, которые он отражает, но на которые не похож». Назовем это принципом Гийома. По сути, он утверждает: наука основана на осознании нашего незнания. Да, мы почти никогда не удовлетворены уровнем наших знаний, мы постоянно предполагаем: за освоенным скрывается что-то еще.
Уже маленький ребенок пытается преодолеть границы того, что видит. Он чувствует: любая игрушка скрывает тайну, которую надо разгадать, и стремится дополнить наблюдаемую картину, задавая традиционные вопросы: как, зачем, почему?.. И лишь привычные явления кажутся лишенными таинственности и глубины. Поэтому они часто труднее всего для познания. Да, надо быть Ньютоном, чтобы обратить внимание на упавшее яблоко и специально задуматься над этим тривиальным фактом.
Вся история философии, с Платона и Демокрита, пытается дать интерпретацию принципа Гийома и ответить на вопрос, что собой представляет мир «скрытых вещей», к познанию которого мы стремимся, что кроется за данным и освоенным. Для Демокрита это — атомы и пустота, для Платона — мир объективных идей. То есть, чтобы объяснить познание в его стремлении перейти границу освоенного, мы и сам познаваемый мир пытаемся представить как двухэтажную конструкцию, состоящую из вещей непосредственно данных и скрытых.
Можно выбрать и другой путь. Допустим, в нашем распоряжении — набор приборов. В этом случае мы не будем довольствоваться непосредственно наблюдаемой картиной и не успокоимся, пока не используем весь приборный арсенал. Но к числу познавательных средств относятся не только приборы, но и многое другое: концептуальный аппарат, математические модели, карты и чертежи... То есть «скрытый мир» Гийома можно интерпретировать как мир имеющихся в нашем распоряжении познавательных возможностей. По такому пути пошел Кант, рассматривая, в частности, в качестве средств познания категории рассудка.
Поставим вопрос конкретнее: что такое «скрытый мир» для той или иной области знания? Можно ли что- то о нем сказать? Вопрос важный: речь фактически идет о познавательных ресурсах науки, о потенциале ее развития.
Но как зафиксировать то, что еще не стало достоянием знания? «Скрытые вещи» потому и скрытые, что о них ничего нельзя сказать. Но так ли? В свете сказанного ясно: незнание определяется уровнем развития науки и культуры, знания и методов его получения. Его сферу можно зафиксировать — и надо отличать от сферы неведения. Последнее — это то, о чем мы действительно не можем сказать ничего конкретного.
Назовем незнанием то, что можно выразить в виде вопроса или эквивалентного утверждения типа: «Я не знаю того-то». «Что-то» в данном случае — это вполне определенные объекты и их характеристики. Мы можем не знать химического состава какого- то вещества, расстояния между какими-то городами, даты рождения или смерти политического деятеля далекого прошлого, причины каких-то явлений... Во всех этих случаях можно поставить и конкретный вопрос или сформулировать задачу выяснения того, чего мы не знаем.
Но речь же идет о знании! — возразит въедливый читатель. И он прав: речь действительно — об особом виде знания, о знании отсутствия у нас определенных конкретных знаний. Это и есть форма фиксации незнания: осознанное незнание, рефлексия по поводу границ познанного.