Золотая Колыма - страница 51

Порог Ивановский начинался за поворотом реки и буйствовал километра на два. По одну сторону, на мелководье, гранитные валуны, по другую — камни под водой, но не глубоко. Поток кипит, пенится, гремит. В полукилометре от поворота стихает, а затем опять — вторая ступень порога. Валы па обеих ступенях достигают двух метров.

— Порожек весь в тебя, Иван Максимович, такой же вспыльчивый и быстро отходчивый. Пройдем?

— Пройдем.

Держаться решили середины русла и чуть правее, ближе к подводным камням.

Степан Степанович командовал на своем плоту:

— Бей лево! Лево!

Иван Максимович — на своем:

— Лево! Лево! Веселей!

Плоты выныривали на чистую воду, люди не успевали отдышаться, как Степан Степанович опять торопил:

— Бей лево!

Он знал, какие каверзы ждут на чистой воде после порога да еще на крутом завороте. Другим течением, из-под низу, со дна, плоты понесло на береговые скалы, а там эта же струя, завихряясь, потащила бы их на дно.

Вовремя раздалась команда. Вырвались из хитрого завихрения, прибились к другому, безопасному берегу с галечной отмелью. Отдышались. Разложив костер, обсушились -— ведь сухой ниточки не оставалось ни на ком.

Билибин на карте написал:

«Порог Ивановский. Без осмотра не плыть. Держать правее».

Пошли было осматривать следующий, но Юрий Александрович махнул рукой:

— Смотреть нечего, зря время теряем.— На карте заранее написал: «Порог Юрьевский. Не опасный».

И поплыли. Вдоль левого берега валуны, в русле подводные камни и плиты. Побить веслами и шестами их каменные лбы пришлось немало, особенно в конце порога, на открытых камнях. Но по струе прошли благополучно.

До третьего порога спокойно и быстро плыли два километра. Когда стали к нему подходить, Степан Степанович оглядел его со своего «Разведчика» и крикнул на другой плот:

— Пройдем без осмотра?

— Твой порог, тебе виднее! — ответил Билибин.

Но Степановский оказался и подлиннее, и посложнее Юрьевского. На двести пятьдесят метров он пробивался узким каньоном, всего в каких-нибудь двадцать метров шириной. Вход перегорожен подводными плитами. Слева косой вал, а с обеих сторон надводные камни. Проходили только по основной струе, узенькой, словно по ниточке. Прошли. О камни не ударились.

А за порогом начались шиверы. Один, второй... Пять штук насчитали. На них плоты изрядно потрясло и побило. И поработать пришлось до седьмого пота, пока не пристали к берегу на просушку, отдых и ночлег.

Смертельно усталые, люди были возбуждены и безмерно довольны. За день пройдено три порога и двенадцать километров. Если так плыть и завтра, то, глядишь, к вечеру — Колыма!

И Юрий Александрович, сидя у костра, нанося на карту Бохапчу, думал о том, что если их громоздкие плоты проходят после небольших дождей, почти в межень, то в большую воду пройдут не только плоты, но и карбасы, баржи. А если некоторые камни подорвать и убрать, а где-то воду приподнять насыпными запрудами, плотниками, то совсем станет судоходной бешеная Бохапча. И когда на Колыме откроются прииски и рудники, то, пока не построят дорогу, все грузы можно будет сплавлять по реке.

— Будет, догоры, Бохапчинско-Колымское пароходство! Его начальником или главным лоцманом назначим Степана Степановича. Согласен?

Степан Степанович невесело вздохнул:

— Где Демка бродит, сукин сын? — и, попыхтев трубкой, добавил: — Впереди еще три порога. Выспаться надо...

Но заснуть Степан Степанович не мог. Вырывался из ущелья ветерок и выдергивал искорки из его трубки.

Не спалось и Юрию Александровичу. То вспоминал, как в пять лет уплыл на лодке на другой берег озера Неро, что под Ростовом Великим, то родного отца, как то ему служится в Днепровском пароходстве, то Вольдемара Петровича Бертина, его сплав по Алдану с продовольствием в голодный год на приисках, то Серебровского, кричавшего в телефон: «Золото даст огромный толчок развитию транспорта, сельского хозяйства и других отраслей там, где пока еще ничего этого нет...»

На другой день рано утром осмотрели четвертый, Михайловский порог. Зажатый между серыми мрачными скалами с останцами, похожими на идолов, с желтыми лиственницами, горящими на выступах, словно свечки, порог пенился так, что и камней не было видно.